Многовековая азербайджанская музыкальная культура, воплощенная в мугамах, ашыгском искусстве, в народных песнях и танцах, в ХХ веке достигла качественно нового этапа в своем развитии. Усилиями в первую очередь Узеира Гаджибейли, а позже его сподвижников и продолжателей, наша музыка не только освоила европейскую нотную систему, формы и жанры мирового музыкального искусства, но и создала в этом направлении образцы высочайшего художественного уровня.

        Не умоляя заслуг в этой области всех представителей поистине золотого века нашей музыки – от Муслима Магомаева до наших дней, все же нашими самыми крупными композиторами-классиками следует считать трех – Узеира Гаджибейли, Кара Караева и Фикрета Амирова. Из этих трех корифеев – искусство Фикрета Амирова я полюбил позже первых двух. В отроческие годы, оно мне казалось слишком простой и доступной и лишь с возрастом, в зрелые годы я постиг всю сложность и глубину этой кажущейся доступности.

        Отношение к музыке У.Гаджибейли не требует объяснений. Мы как бы рождаемся и созреваем с этой музыкой, она сопровождает нас на протяжении всей нашей жизни. В нашей семье, как и во множестве азербайджанских семей , любовь к творчеству Узеир бея имеет, я бы сказал, генетически-традиционные корни, то есть самым естественным образом передается из поколения в поколение.

        Что касается музыки К. Караева, позволю себе привести пассаж из своего давнего эссе, посвященного этому композитору:

        «В юные и отроческие годы я был до сумасшествия влюблен в караевскую музыку – особенно в симфоническую поему «Лейли и Меджнун» и в балет «Семь красавиц»… В те далекие отроческие годы я считал Кара Караева величайшим композитором всех времен и народов. Позже я, конечно, осознал, что это не так, но, может быть, никакому другому художнику я не обязан стольким. Я обязан караевской музыке минутами упоительного счастья, возможного, наверное лишь в пору смутных юношеских томлений».

        Ныне, на склоне лет, я не отказываюсь от своего восторженного ощущения караевской музыки, добавляя, впрочем, к его любимым мной творениям и более поздние сочинения. Об этом я тоже пишу в эссе «Свет Караева».

        Здесь, в эссе о Фикрете Амирове, я вспомнил Узеира Гаджибейли и Кара Караева, потому, что хотел признаться и в своем юношеском максимализме. Нет, отнюдь не в том что, я переоценивал тогда Караева (переоценить его невозможно), а в том, что в ту пору я недооценивал Фикрета Амирова. Вернее, оценивал его недостаточно. Рядом с высоким благородством и эмоциональной сдержанностью музыки Караева, музыка Амирова казалось мне слишком доступной, «обнаженной» в выражении чувств, порой несколько сентиментальной. «Вздохи» и в симфонических мугамах, и в опере «Севиль» я про себя называл «всхлипами». Такой музыкальный «всхлип» струнных, имеется и в финале музыки к фильму «Не та, так эта». Напоминаю, что музыкальную редакцию и оркестровку этого Гаджибековского шедевра осуществил Ф.Амиров.

        В чем же была причина моего неприятия Амировского музыкального языка в те далекие годы? А в одном глубоко ошибочном стереотипе мышления: если тебе нравится творческая манера одного художника, то обязательно должно не нравиться искусство другого, непохожего на него творца. Или – или… Или Караев, или Амиров.

        И это касается не только музыки, но и поэзии, и живописи. Если тебе ближе искусство какого-то поэта или живописца, то ты как бы механически отвергаешь, отрицаешь и отторгаешь искусство иного рода, иного творческого направления.

        И еще терпимо, когда это происходит в пору незрелой молодости. Когда же этих, в корне порочных принципов, придерживаются на протяжении всей жизни, это приводит к эмоциональной глухоте и слепоте, к категорическому неприятию всего, что не соответствует твоим понятиям и вкусам. Конечно, о вкусах не спорят, конечно, кто-то может любить одного художника, кто-то другого. Но отрицать одного, во имя любви к другому – признак ущербности художественного восприятия. С другой стороны, часто художники – поэты, композиторы, живописцы, казалось бы очень разных творческих направлений, оказываются и не так уж далеки друг от друга по гораздо более важным эстетическим понятиям и критериям.

        И подобно тому, как когда-то пытались противопоставить друг другу Караева и Амирова, так же пытались, а порой и ныне кое-кто пытается проделать то же самое в отношении Самеда Вургуна и Расула Рза, выдавая их как, якобы ярых антагонистов. Наиболее глубокую, верную и мудрую отповедь этим попыткам дал поэт Вагиф Самедоглы. Выступая на юбилее 90-летия Расула Рза, он сказал: «К художественной правде ведут разные пути. Сегодня в независимом Азербайджане оправдали себя обе поэтические дороги, ведущие к истине – и Самеда Вургуна и Расула Рзы. Сама жизнь доказала: подобно тому, как новаторской по существу была традиционная поэзия Самеда Вургуна, так и новаторская поэзия Расула Рзы, опиралась на самые лучшие, передовые традиции азербайджанской литературы».

        Эту формулу, на мой взгляд, можно полностью отнести и к взаимоотношениям Караевской и Амировской музыки. Новаторская музыка Караева опирается в глубине своей на азербайджанский национальный мелос, а основанная на мугамных истоках музыка Фикрета Амирова – привлекает слушателей во многих странах мира, именно своей новизной и оригинальностью.

        Симфонические мугамы «Шур», «Кюрд Овшары», «Гюлистан Баяты Шираз», симфония «Низами», «Азербайджанское каприччио», балетная музыка, изумительные романсы и песни «Мен сени арарам», «Гюларам гюлсен», «Севдийим йардыр меним», «Азербайджан эллери», «Гей гель», «Рейхан» и множество других – все богатство Амировского наследия неопровержимо доказывает – умение достичь доступности и постичь доступность требует не меньшего таланта и воли, чем стремление к оправданной сложности. Каждый художник, в определенном смысле испытывает желание, как писал Пастернак, «впасть в ересь, как в неслыханную простоту».

        Мое сегодняшнее понимание искусства Фикрета Амирова, позволяет мне, (возможно, кто-то будет оспаривать эту оценку) ставить – его симфонические мугамы на ту же ступень мировой музыкальной культуры, где стоят «Испанское каприччио» или «Шехерезада» Римского–Корсакова. А опера «Севиль», на мой взгляд – сопоставима с операми Дж. Пуччини. Просто, как говорится в одном анекдоте, «не в той стране родился». К счастью, азербайджанская музыка, как мугамная, ашыгская, так и композиторская, в последние годы все чаще звучит в мировых концертных залах, вызывая удивление, восхищение и даже недоумение западных слушателей: почему мы этого до сих пор не знали? Конечно, музыка Фикрета Амирова перешагнула границы Азербайджана и даже Советского Союза еще при жизни композитора. Его музыку исполняли прославленные симфонические оркестры мира под руководством знаменитых дирижеров. Один из этих всемирно известных дирижеров Леопольд Стоковский писал Фикрету Амирову:

        «Дорогой господин Амиров! Когда мы исполнили Ваши симфонические мугамы в Хьюстоне и Техасе, и оркестр, и слушатели были восхищены. Мы благодарны Вам за огромное удовольствие».

        Как всякое большое искусство, музыка Амирова, перешагивает чисто концертную жизнь и звучит, скажем, на международных соревнованиях на ледовом поле, в качестве сопровождения для танцующих пар.

        Мне довелось и лично общаться с Фикретом Амировым, к которому я испытывал уважение и в силу теплого отношения к нему со стороны моих родителей. Моя мама была знакома с матерью Фикрета Амирова, помнила ее как красивую, голубоглазую турчанку, а мой отец, очень близко друживший с Караевым, Ниязи, Тофиком Кулиевым, к Фикрету Амирову так же относился с искренней симпатией, хотя и не был с ним в таких близких дружеских отношениях, как с вышеназванными тремя композиторами. У Расула Рзы есть несколько статей и выступлений о композиторах и музыкантах – Узеире Гаджибекове, Муслиме Магомаеве, Бюльбюле, Кара Караеве, Тофике Кулиеве. Одна из его статей посвящена Фикрету Амирову. В ней поэт пишет:

        «Фикрет Амиров родился в музыкальной семье. Его отец Мешеди Джамиль был известным таристом. Фикрет рано потерял отца, он плохо помнил его лицо, но в чуткой памяти ребенка остались чарующие мелодии, которую исполнял на таре отец.

        И уход отца он воспринимал, как музыкальную немоту, наступившую после кончины Мешеди Джамиля. Примерно год спустя после его смерти маленький Фикрет с некоторой робостью взял в руки запыленный тар отца и тронул струны. Раздался звук, похожий на стон. В этот миг перед будущим композитором как бы раскрылся огромный мир». В 1951-ом году Ф.Амиров написал «Песню о родине» («Ватан негмеси») на слова Расула Рза. В годы нашего близкого знакомства – в 70-ые годы, он не раз говорил мне, что хочет написать песни и на слова Нигяр Рафибейли.

        А наше близкое знакомство и творческое общение началось в 1972–м году, накануне юбилея Насими. Как-то он позвонил мне и предложил встретиться. Встретились мы у него дома. Фикрет муаллим сказал, что в следующем году будет отмечаться 600-летие Насими и ему хочется написать одноактный балет на эту тему. Написать либретто к этому балету он предложил мне. Я, конечно, с радостью согласился, хотя и предупредил, что никогда не писал балетное либретто и не знаю, что у меня получится. Фикрет муаллим рассмеялся и ответил, что он тоже никогда не писал музыку к балету.

        Во время этой встречи возник еще один момент, как оказалось впоследствии, очень важный и для творческой и для личной судьбы Фикрета Амирова. Дело в том, что он хотел, чтобы балет в качестве хореографа поставила Гямар ханым Алмасзаде, а в качестве художника оформил Микаил Абдуллаев.

        Я сказал, что к этим видным деятелям искусства отношусь с большим уважением, а о М.Абдуллаеве даже написал эссе, опубликовав ее в московском журнале «Дружба народов». Но если вы хотите, Фикрет муаллим, чтобы балет, как вы его задумали (а до этого он говорил о своем замысле, о своем намерении включить в партитуру человеческий голос – арию на слова Насими) то, и в постановке и в декорациях должна быть новизна. И я предложил в качестве хореографа пригласить Наилю Назирову, а в качестве художника Тогрула Нариманбекова. Фикрет муаллим задумался. – А они согласятся? – Уверен, что да, если вы согласны, я с ними переговорю.

        Он особенно сомневался в Назировой, – она ведь очень молода, неопытна.

        Но я видел в ее постановке симфоническую поэму К.Караева «Лейли И Меджнун» и был уверен, что она справиться с этой задачей. В конце концов Фикрет Амиров согласился с моим мнением, я написал либретто, переговорил с Тогрулом и Наилей. И, наконец, все мы собрались дома у композитора. Фикрет муаллим играл на фортепиано музыку балета.

        Кто бы мог предполагать, что этот творческий альянс сыграет такую важную роль в жизни каждого из участников, и в первую очередь – с одной стороны триумфальным, с другой стороны роковым образом – отразится на судьбе самого Фикрета Амирова.

        Одноактный балет «Насими дастаны» («Сказание о Насими») впервые исполненный на сцене дворца Ленина (ныне имени Гейдара Алиева) имел феноменальный успех. Он должен был быть показан и в Москве, на сцене Большого театра в дни юбилея Насими.

        В балете звучали не только ария на слова Насими в исполнении Лютфияра Иманова, но и четыре строчки из стихотворения поэта в декламации драматических актеров. Этих последних в Москву, на юбилейные торжества, почему-то не взяли, и мне пришлось спасать положения. Из за кулис через микрофон стихи Насими в соответствующем месте прочел я:

        Мир не место, где стоит жить, покинь его,

        достояние его – лишь печаль…

        Будь проклят и этот мир и его достояние

        (подстрочный перевод)


        В Большом театре балет имел такой же огромный успех как в Баку. Помню, встретил за кулисами Муслима Магомаева, который должен был выступить позже, и он поздравив меня, сказал буквально следующее: «Никогда не видел, чтобы балет принимали так восторженно, после этого я даже несколько опасаюсь выступать».

        Хотя и Муслим, как всегда, имел огромный успех. А Фикрет Амиров, которого я поздравил, сказал мне: «Наконец и в Большом театре, ты высказал все, что на душе, – имея ввиду строки Насими с проклятием миру.

        Последним концертным номером, как это было в традициях тех лет, прозвучала оратория Кара Караева на слова Самеда Вургуна «Знаменосец века».

        Там есть такой рефрен:

        Партиямыздыр хей, партиямыздыр хей.

        Меня поразило, что когда мы все вместе – Фикрет Амиров, дирижер Назим Рзаев, Наиля, Тогрул и я шли пешком от Большого театра к гостинице «Россия», где жили, Фикрет Амиров, в отличном настроении насвистывал мелодию из караевской оратории «Партийамыздыр хей…» Это, конечно, было чисто механически, исполненная последней, мелодия, как бы завязла в зубах (так сказать, «в ушах»). И все же это был нонсенс – Фикрет Амиров в Москве, после своего триумфа насвистывает караевскую мелодию…

        Основные создатели балета Ф.Амиров, Н.Назирова, Т.Нариманбеков, дирижер Назим Рзаев, исполнители главных ролей Владимир Плетнев и Чимназ Бабаева были выдвинуты на Государственную премию Азербайджана и получили ее. Выдвинут был и я, как автор либретто, но как мне рассказали, на заседании Комитета по премиям Ниязи выступил против моей кандидатуры: никогда либреттист не получал премию за балетное произведение – сказал он и был абсолютно прав. Я искренне благодарен ему за это. Мне было бы крайне неприятно получить премию именно как либреттист, да и мои недоброжелатели до сих пор издевались бы над этим. (Через несколько лет я получил Государственную премию, как автор пьесы «Лето в городе»).

        Но творческое содружество Ф. Амирова, Н. Назировой, Т.Нариманбекова, Н.Рзаева, так удачно начавшееся, имело и свое продолжение. По либретто Максуда и Рустама Ибрагимбековых эта же творческая группа создала балет «Тысяча и одна ночь», который имел еще больший успех, чем одноактный «Насими» . Балет «Тысяча и одна ночь» был показан на сцене Кремлевского дворца Съездов в Москве, а также в театрах других городов России, в Египте. Активным пропагандистом этого произведения был покойный Президент Гейдар Алиев. Не без его помощи получили Государственную премию СССР создатели балета во главе с Ф.Амировым. Фикрет Амиров был на гребне славы и с огромным энтузиазмом взялся за сочинение балета о Низами.

        Но… я уже писал о том, что мое предложение принятое Фикретом Амировым о привлечении в качестве хореографа Наили Назировой, сыграло роль не только в его творческой, но и в личной жизни. Во время работы уже над балетом «Тысяча и одна ночь» он сильно увлекся Наилей. А Наиля – несомненно очень талантливый хореограф, была человеком совсем другого круга – в какой-то мере богемного. Собирушки с участием балерин, актрис, в основном русскоязычных для Фикрета Амирова все же было чужой средой и я думаю, все это сыграло немалую роль в его быстром угасании… Он стал жить как бы не своей жизнью, и возможно, неосознанно, тяготился этим. Впрочем, чужая душа – потемки.

        Но кажется, все же я понимаю его ощущения дискомфортности в той среде, в которую он попал на последнем отрезке своей жизни.

        Уже не было Караева – его главного «соперника». Фикрет Амиров был избран депутатом Верховного Совета СССР по традиционно «композиторскому» округу (ахсуинские избиратели оказывается были заядлыми меломанами, по этому округу избирался сперва Караев, потом Амиров, после его смерти Ниязи, а после Ниязи Ариф Меликов). Был избран членом-корреспондентом республиканской Академии наук.

        Помимо Государственных премий республики и СССР, Фикрет Амиров был удостоен еще одной высшей награды страны – знака Героя социалистического труда.

        И вот на волне этого официального триумфа в одночасье его не стало. Я помню слова Наили в день его смерти: «Вчера я была королевой, сегодня неизвестно кто».

        Через некоторые время она уехала во Францию, вышла замуж за певца Жака Дуваляна и проживает в Версале.

        А Фикрет Амиров… он, конечно, много поездил по миру, бывал в разных больших городах, встречался с мировыми знаменитостями, но в душе оставался простодушным, чистым и наивным провинциальным парнем, который всегда опасается козней в большом городе, все время подозревает что кто-то его обманет. Это мое наблюдение подтвердил и Тогрул: Караев, Тофик Кулиев, они все городские ребята, – говорил Тогрул, – а Фикрет в этом городе, где-то чувствует себя чужаком.

        У него было такое ощущение, что его недостаточно оценивают, что кто-то покушается на его законные права. Иногда это ощущение основывалось на каких-то действительных фактах, но которые однако, не были так уж существенно важны, как казались самому Фикрет муаллиму. Я помню мама рассказывала, что на каком то банкете в честь Назыма Хикмета в Баку, подняли тост за двух присутствующих за столом выдающихся композиторов Азербайджана, Караева и Амирова, и предложили, чтобы они помирились. Караев буркнул: «сколько раз можно мириться», но все же оба пожали друг другу руки. Но через некоторое время поднялся профессор Микаил Рафили и провозгласил тост за лучшего азербайджанского композитора Кара Караева. Можно было бы просто проигнорировать эти слова, отшутиться, но Фикрет Амиров воспринял их слишком болезненно. -Видите этого профессора- жаловался он моему отцу и матери- он сознательно травит меня.

        В другой раз он пожаловался моему отцу на его близкого друга Джафара Джафарова: Я пригласил его к себе домой на обед, затем он послушал мою новую музыку, похвалил, но добавил: это конечно не Караев.

        Может быть это и было не очень корректно со стороны Джафара Джафарова, моего любимого учителя, который порой резал правду матку ( во всяком случае, как он ее понимал) напрямик, не очень заботясь о правилах такта и корректности. А Фикрет Амиров, в этом смысле был особенно ранимым человеком и даже когда на моей свадьбе слегка подвыпивший Эмин Махмудов (Тогда еще не Сабитоглы) вдруг неожиданно для всех поднял тост за Караева, это передали Фикрету муаллиму и это тоже его очень обидело.

        Я думаю, следует ли писать все эти бытовые, мелкие подробности, и не дискредитируют ли все это – образы выдающихся людей. Ведь если будущие поколения будут судить, скажем, о Караеве и Амирове лишь по печатным материалам, у них возникнет мнение, что те друг в друге души не чаяли, в их взаимоотношениях никогда не было ни сучка, ни задоринки. Караев написал несколько восторженных статей о произведениях Амирова, тот, в свою очередь – автор не менее хвалебных текстов о Караеве.

        Но если, все же, не оставлять для потомства живых свидетельств людей, которые их более или менее хорошо знали, то в будущем могут появиться гораздо больше домыслов и легенд, придуманных людьми их вовсе не знавшими.

        Фикрет Амиров окончил азербайджанскую школу, читал и любил нашу литературу, не говоря уже о музыке, боготворил Узеира Гаджибейли, но его чувство патриотизма иногда принимало и очень забавные формы, он, например, гордился тем что «гара зурна» (национальный духовой инструмент) своим звучанием перекрывает тутти (одновременное звучание всех инструментов) симфонического оркестра.

        У него была тонкая, поэтичная душа. Я помню, как после успеха «Сказанья о Насими» я предложил ему написать еще два одноактных балета «Хатаи» и «Физули», создав как бы хореографическую трилогию о трех гениальных поэтах. Он загорелся этой идеей и когда я прочитал в связи с этим разговором строчки Хатаи:

        Я царь страны любви

        И по обе стороны моего трона

        сидят мои визири – печаль и скорбь

        (подстрочный перевод)

        он остановился (разговор шел на улице) и я увидел слезы в его голубых глазах.

        – Повтори, пожалуйста, – попросил он.

        И с юмором у него было все в порядке. Музыканты знают, что помимо пяти нотных строчек, композиторы пишут и на дополнительных подстрочках, иногда их бывает в несколько рядов. «В них я всегда путаюсь –шутил Фикрет муаллим – хотя как высоко профессиональный музыкант, он великолепно разбирался в самой сложной нотной грамоте.

        У него, конечно, были и бойцовские качества, и умение, воля постоять за себя, и определенная обида на Караева, на которого жаловался как-то в разговоре со мной. Жаловался на то что тот, дескать, не допускает его к преподаванию в Консерватории. Конечно, если бы Амиров вел бы в Консерватории свой композиторский класс, мы имели бы в нашей музыке не только школу Караева, но и школу Амирова, и ничего плохого в этом не было бы.

        Во всяком случае, все это уже из области «если бы, да кабы».

        Я помню и такие слова Фикрет муаллима: – «я благодарен судьбе, что есть Караев, его творчество все время подстегивает меня к новым рубежам. Есть на кого равняться. Правда, в последнее время, он, на мой взгляд, сел не в свой поезд».

        Фикрет муаллим имел ввиду новый этап творчества Караева, ознаменованный Третьей симфонией и Скрипичным концертом.

        В 1982-ом году умер Кара Караев, все его привилегии – союзное депутатство, членство в Академии, и вообще авторитет первого лица в музыке, перешли к Фикрету Амирову. Он прожил после этого меньше двух лет, скончался 20 февраля 1984-го года, так и не увидев премьеру своего нового балета «Низами».

        Один журналист рассказывал мне, что как-то увидел беседующих Кара Караева, Фикрета Амирова, Ниязи, Рашида Бейбутова. Он позвал своего друга-фотографа: – быстро, сюда, снимай, такого ты больше никогда и нигде не увидишь.

        Фотограф успел снять и есть снимок – вместе вся «великолепная четверка» – Караев, Амиров, Ниязи, Бейбутов – краса и гордость нашей музыки.

        Так же на одном и том же пространстве покоятся они ныне в Аллее Почетного захоронения. И вечно живыми остаются музыка Кара Караева и Фикрета Амирова, исполнительское искусство Ниязи и Рашида Бейбутова…

        15 декабря 2010