|
О гениальном русском композиторе ХХ века Дмитрии Дмитриевиче Шостаковиче написаны сотни статей, книг, исследований. О его творчестве высказывались крупнейшие деятели советской и мировой музыкальной, и не только музыкальной культуры от С.Прокофьева, Б. Бриттена до Бернарда Шоу, К.Сендберга, Назыма Хикмета. Им вдохновлялся Чингиз Айтматов. Евгений Евтушенко посвятил ему стихи. Наиболее выразительными мне представляются слова кинорежиссера Григория Козинцева, с которым Д.Шостакович работал над «шекспировскими» фильмами.
«Природа наградила его особой чуткостью слуха – писал Г.Козинцев – он слышал, как плачут люди, он улавливал низкий гул гнева и режущий сердце стон отчаяния. Он слышал, как гудела земля: шли толпы за справедливостью, гневные песни закипали над пригородами, ветер доносил напевы окраин, взвизгивала грошовая гармошка: в строгий мир симфоний входила революционная песня. Потом лязгало и скрежетало железо на окровавленных полях, выли под Европой гудки стачек и сирены войны. Он слышал стон и хрип: на мысль надевали намордник, шелками кнутом, искусство учили припрыгивать у сапога власти, выпрашивать подачку и стоять на задних лапках перед квартальным… Над миром завывали сирены, как трубы Страшного суда… Менялись времена… Он трудился всю жизнь».
Гений Шостаковича проявился очень рано, с отроческих лет. Необычность, непохожесть его музыкального дарования вынуждены были признавать даже те, кому была глубоко чужда это необычность, непохожесть. С просьбой о материальной помощи сильно нуждающемуся юному Шостаковичу, ректор Петербургской Консерватории А.К.Глазунов обращался не только к Наркомпросу А.Луначарскому, но и к М.Горькому. Горький спрашивает: какую музыку пишет это юное дарование?
– Отвратительную, – отвечает Глазунов. – Эта первая музыка, которую я не слышал, читая партитуру.
Естественно, Глазунову, одному из последних представителей традиционной русской классической композиторской школы, новаторская музыка Шостаковича не могла нравиться, но, тем не менее, он говорит Горькому:
– Мне не нравится, но дело не в этом, время принадлежит этому мальчику, а не мне…
Глазунов был абсолютно прав, настало время Шостаковича, но само это время оказалось для великого композитора весьма сумбурным. В последующие годы М. Горькому пришлось защищать Шостаковича от несправедливых нападок и обращаться по этому поводу даже к самому Сталину.
Шостаковича, яркий талант которого проявился уже с самых ранних произведений, законодатели музыкальной политики из РАПМ-а (Российской ассоциации пролетарских музыкантов) считали лишь попутчиком. Также как и литераторы РАПП-а (Российской ассоциации пролетарских писателей) попутчиком считали В. Маяковского, который во весь голос вопрошал: Кому это я попутчик, когда рядом никого нет?
Кто помнить имена тех, кто великого композитора и великого поэта отлучали от магистральной дороги искусства, милостиво определив им лишь роль попутчиков.
Талант молодого Шостаковича уже в качестве сотрудника по творческой работе, заметил знаменитый режиссер Всеволод Мейерхольд. По его предложению Шостакович написал музыку к постановке по пьесе Маяковского «Клоп». Музыка понравилась и скупому на похвалы поэту.
Оперу Шостаковича «Леди Магбет Мценского уезда» («Катерина Измайлова») высоко оценили не только выдающийся музыкальный критик И.Соллертинский, но и маршал М. Тухачевский, который был не только видным военачальником, но и глубоким знатоком музыки, блестяще играл на скрипке. По иному отнеслись к опере многие коллеги – композиторы, и, вероятно, с их подачи и партийные функционеры.
«8 января 1936 года в главной партийной газете «Правда» была напечатана редакционная статья «Сумбур вместо музыки», посвященная опере Шостаковича. Вслед за ней в той же газете появились другие разносные материалы – статья «Балетная фальшь» была уже посвящена балету Шостаковича «Светлый ручей». Если в «Леди» критиковалась усложненность музыкального языка, то в балете осуждалась уже его простоватость. Стало ясно – что бы и как бы ни писал Шостакович, он будет подвергнут разносной критике. В эти же дни в «Правде» публиковались резолюции собраний московских и ленинградских композиторов, также с суровым осуждением творчества Шостаковича.
В 1979 году в США была напечатана книга эмигрировавшего из Советского Союза журналиста-музыковеда Соломона Волкова «Свидетельство: мемуары Дмитрия Шостаковича в записи и под редакцией Соломона Волкова». И хотя книга вызвало резкое возражение вдовы композитора, его третьей жены Ирины Шостакович, ее поддержали дети от других браков – дочь Марина и сын Максим Шостаковичи. Основываясь на беседах с великим композитором, С.Волков впервые поведал миру о подлинных настроениях Д.Шостаковича, оппозиционных по отношению к советской политике, в частности о его отрицательных оценках личности Сталина. В другой работа «Сталин и Шостакович» С.Волков утверждает, ссылаясь на самого Дмитрия Дмитриевича, что статья «Сумбур вместо музыки» написана самим Сталиным или, по крайней мере, продиктована им в буквальном смысле слова.
Начиная с этих времен, почти все крупные произведения Шостаковича, симфонические, вокальные, камерные сочинения, сначала подвирались огульной критике, через некоторое время признавались удачными, но только для того, чтобы по сравнению с ними обрушиться с критикой уже на новые работы композитора. «После Орфея никто столько не страдал за свою музыку, как Шостакович» – пишет С.Волков.
37-ой год унес близких друзей и единомышленников Шостаковича – маршала Тухачевского и режиссера Мейерхольда. Трагедия произошла и в личной жизни, умерла любимая жена композитора. Прямая угроза ареста нависла и над самим Дмитрием Дмитриевичем. Мейерхольд, под нечеловеческими пытками в числе «врагов народа» назвал Эренбурга, Пастернака и Шостаковича.
На опалу Шостакович, как и в течении всей своей жизни отвечал работой. От него ждали покаяния, а он вместе покаяния писал Четвертую симфонию. Затем Пятую, Шестую…
В годы Отечественной войны Шостакович в блокадном Ленинграде создал едва ли не самое свое известное произведение – Седьмую симфонию. Советское музыковедения в течении десятилетий трактовало это произведение – как антифашистское, а тема «Нашествия» в ее первой части, определялось как зловещая поступь немецких войск в первые годы войны. С.Волков, однако, утверждает что, Седьмая Симфония не только антифашистское, но и антисталинское произведение и Нашествие – это не только механизированный марш германских полчищ, но и раненная память о страшных репрессиях 37-го года в Советском Союзе. Обосновывая свою мысль, критик пишет, что тема Нашествия была записана Шостаковичем задолго до начала войны, непосредственно под воздействием трагических событий в стране.
Я вспоминаю и слова моего покойного друга Араза Дадашзаде, большого любителя музыки: У композиторов есть счастливая возможность, –говорил Араз, – Шостакович пишет о муках своей души и называет это Ленинградской симфонией или Симфонией, посвященной 1905-ому году.
Следующий шквал нападок на Шостаковича относится к 1948 году и связано оно с печально известными постановлениями ЦК ВКП(б). Особенно изощрялся секретарь ЦК А.А.Жданов, ведающий вопросами идеологии. Рассказывали даже об анекдотическом случае, когда Жданов пригласив С. С. Прокофьева и Д.Д.Шостаковича объяснял им, какую музыку надо писать, наигрывая на рояле мелодию «Чижик-пыжик». Об этом пишет и И.Эренбург, хотя сам Шостакович отрицает этот факт.
Во всяком случае сразу же за партийными приговорами, опять же инициированными лично Сталиным, в бой ринулись коллеги – композиторы. В 1948 году в трех номерах журнала «Советская музыка» публиковались статьи композитора М. В. Коваля «Творческий путь Шостаковича». Как пишет автор двухтомной книги «Шостакович» музыковед С.Хентова, в статье Коваля «негативные оценки были доведены до крайности».
«Во всех ранних сочинениях Шостаковича Коваль обнаруживал «декадентские стороны» – пишет С.Хентова – в формалистические работы попали пьесы для струнного октета, Первая соната, «Афоризмы». «Произведения эти, – писал Коваль, – с полным основанием можно назвать отвратительными». Раскритиковав симфонии «Посвящение Октябрю» и «Первомайскую», Коваль специальный раздел посвятил «Леди Магбет», где «Шостакович изредка дразнит слушателей подобием человеческих звучаний». Следуя хронологии, Коваль далее не упустил ни одного сколько-нибудь объемного сочинения, для каждого нашел уничтожающие определения. Первый концерт и Прелюдии назвал какофонией, разрушением мелодии и гармонии, романсы на стихи А.С.Пушкина – свидетельством того, что «Шостакович – композитор с недоразвившимся мелодическим даром» и что он «убивает пушкинскую поэзию».
«Заумь», «мелодическая бедность», «формалистический змей» –такими словами и выражениями пестрят статьи Коваля. Исключение делается только для Пятой симфонии, но для того, чтобы выразить возмущение. Его возмущает, что После этой симфонии Шостаковича стали считать классиком советской музыки. «Многие годы творчества Шостаковича, – заключает Коваль, – прошли преимущественно на холостом ходу… Он не дал своей родине того, чего ждали от его большого дарования».
Если Коваль сквозь зубы признает все же большое дарование Шостаковича, другой, ныне забытый композитор Захаров, отказывает Дмитрию Дмитриевичу даже в этом, т.е. в каком либо даровании. И М.Коваль, и Захаров в те годы были секретарями Союза композиторов СССР. Именно они обращались к Шостаковичу с призывом «не повторять старых ошибок».
Профессор Ленинградской консерватории Д.Д.Шостовквич был уволен от преподавания, как сказано было в приказе, «по сокращению штатов».
И в то же время – и это в характере эпохи – Шостакович в разные годы удостаивался самых престижных званий и премий страны – он неоднократный лауреат Сталинской премии, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического труда, Народный артист СССР, Депутат Верховного Совета СССР. Но разве все эти поощрения могли вычеркнуть из памяти травму, нанесенную молодому композитору, не достигшему тогда и тридцати лет, когда его опера «Леди Мценского уезда» с пронзительной лирикой, была названа «сумбуром вместо музыки».
И какое наказание исторически справедливо для тех, кто травит таланты – полное забвение их имен? Я так не считаю. В очень молодые годы мне в отцовской библиотеке попалась изданная стенограмма обсуждения в Союзе композиторов. К сожалению, позже я ее не нашел, но из прочитанного тогда – пятьдесят лет тому назад – запомнилась фамилия Захарова, который более всех поносил Шостаковича, более остальных говорил о нем уничижительно. Второй раз в своей жизни я наткнулся на фамилию В.Захарова лишь в книге С.Хентовой. Чем же больше, какими же нетленными музыкальными произведениями прославился этот «сокрушитель» Шостаковича? А ведь был даже секретарем Союза. Позорные имена гонителей обязательно должны сохраниться для истории, в назидании другим подобным им в Настоящем и Будущем.
На протяжении почти всей творческой биографии Шостаковича бал в стране правили зависть и невежество. Зависть коллег и невежество власть предержащих. «Искусство непонятное народу», «влияние упаднического буржуазного искусства», «бесплодный формализм», «лженоваторство» – шаблонная обойма обвинений советской пропаганды, которые применялись не только по отношению к Шостаковичу и композиторам. У завистливых коллег-обвинителей не хватало фантазии, чтобы предъявлять какие-то иные, не столь стандартные обвинения. Впрочем, если бы они обладали какой-либо фантазией, то писали бы хорошую музыку, стихи, а не доносы.
Кстати о зависти. Шостакович дает очень мудрый совет одному из своих учеников: «Несколько слов о Ваших обидах. Я советую Вам завидовать Моцарту, Бетховену, Чайковскому. Завидовать М. и т.п., ей-богу, не стоит, как бы удачливы ни были эти неудачники… Повторяю: зависть к Моцарту будет вести Вас вперед. Зависть к бездарным неудачникам поведет Вас назад».
Сам Шостакович, – и этим отличаются истинные таланты – никому и никогда не завидовал. Даже Моцарту, Бетховену, Чайковскому. Тем более к своим современникам. Он написал восторженное письмо С.С.Прокофьеву, который, кстати, Шостаковича не очень жаловал, по поводу его Седьмой симфонии. Когда Шостакович был представлен на премию, он счел невозможным баллотироваться, пока эту премию не получит С.С.Прокофьев. Мягкий, деликатный, предельно скромный Шостакович «ни единой долькой не отступался от лица» (Б. Пастернак) в вопросах искусства, всегда и при всех обстоятельствах сохранял принципиальность. Во времена огульных нападок на мастера один из его бывших учеников совершил предательство, подключился к хору хулитилей. Позже, в относительно удачные для Шостаковича годы, выступая на пленуме он, в числе успехов отметил и произведения отступника. И когда его стали упрекать за это, Дмитрий Дмитриевич ответил: Он у меня ходил в лучших учениках, и я не имею права менять свое мнение о его таланте из-за его бестактности. Меня за то и выбрали руководителем композиторской организации РСФСР, что я не умею сводить счеты.
И добавил: – Ну разумеется и за то, что я руководить тоже не умею.
В этих словах весь Шостакович, – его принципиальность, честность, умение прощать, да и скромность, чувство юмора.
Рассказывают, что отдыхая и работая в Рузе, в доме творчества композиторов, Шостакович как -то обедал в столовой, когда к нему подошел композитор из провинции. Дмитрий Дмитриевич ел суп и молодей композитор-верзила так фамильярно стукнул его по плечу, что чуть не разлился суп:
– Дмитрий Дмитриевич, научите писать симфонии.
– Научу, научу, – торопливо ответил композитор, – суп доем, научу…
О его скромности ходили легенды, в дружеской попойке, его могли послать за лишней бутылкой водк в магазин. Во время одной из таких вояжей за водку, он сломал ногу. Анекдотический, но реальный случай рассказывает Назым Хикмет. Не знакомый с композитором лично, Назым был поклонником его творчества, говорил, что в годы тюремного заключения в Турции, Седьмая симфония Шостаковича, которую он слушал по радио, помогла ему выжить. И вот судьба их свела в совместной поездке в Стокгольм на заседание Бюро Всемирного Совета. В своих воспоминаниях вдова поэта Вера Тулякова-Хикмет пишет: «Назыму понадобились деньги, на какие-то мелочи, и тогда он посмотрел на всех членов делегации и попытался определить, кто же из них «бухгальтер?» Он «вычислил» его мгновенно, им мог быть только вот этот худенький, стеснительный человек в больших круглых очках, с тонкими нервными пальцами, явно привыкшими к счетам. Назым подошел к нему и очень вежливо попросил его сделать то-то и то-то. Товарищ с готовностью согласился. Тут же ушел по его делам и тихо выполнил поручение. Назыму нужны были билеты в театры, адреса выставок и музеев, и он снова обращался к нему. Так продолжалось целую неделю (?! – А.) В Москве они обнялись на прощанье, и Назым очень благодарил своего нового друга за помощь и поддержку. Он почувствовал к нему огромную симпатию, не хотел потерять его из вида. Он предложил ему свой телефон, а в ответ получил визитную карточку. На ней было написано: «Композитор Дмитрий Шостакович». Назым был ошеломлен. Великий Шостакович! С этого времени началась их счастливая дружба».
Следует отметить и то, что еще в 1927 году Шостакович в составе советской делегации побывал в Турции, выступая в Стамбуле и Анкаре с концертами в качестве пианиста. В Стамбуле он жил в номере 147 знаменитого отеля «Пера палас». Он познакомился с молодыми турецкими композиторами Гасаном Фаридом Альнаром и Джемалом Решидом Реем, которые играли для него свои произведения.
Творческая биография Шостаковича характерна и для многих других видных деятелей советской культуры, в том числе и в Азербайджане. По отношению к ним власти прибегали к политике кнута и пряника, то, как уже говорилось, осыпали всевозможными почестями, премиям, званиями, то низвергали, как бы перечеркнув все былые заслуги. И в такие моменты выходили на сцену всякого рода бездарные завистники, которые только и ждали подходящей возможности, чтобы наброситься на очередную жертву. Такие ситуации, к сожалению – не редкость и в наше время. Особенно болезненно реагируют на чей-то успех за пределами страны. Седьмая симфония, написанная в блокадном Ленинграде, буквально покорила мир, чего не удалось ни Гитлеру, ни Сталину. Поэтесса Ольга Бертгольц, так же одна из легенд блокадного Ленинграда, писала: «Помню, как на сверхъестественные овации зала, вставшего перед Симфонией, вышел Шостакович – с лицом подростка, худенький, хрупкий, казалось, ничем не защищенный. А народ, стоя, все рукоплескал и рукоплескал сыну и защитнику Ленинграда. И я глядела на него, мальчика, хрупкого человека в больших очках, который взволнованный и невероятно смущенный, без малейшей улыбки, неловко кланялся, кивал головой слушателям. И думала: «Этот человек сильнее Гитлера».
Седьмую симфонию, как и многие другие произведения русского композитора исполняли лучшие дирижеры мира – Артуро Тосканини, Юджин Орманди, Леопольд Стоковский. Его музыка звучала во всем мире. Только не в своей стране. Правда, в определенные годы. О нем вспомнили, только тогда, когда надо было показать Западу – истинные культурные ценности страны. Шостакович был включен в состав делегации, направляемый в США, где его знали больше, чем кого-либо из членов делегации. Но композитор отказался от этой поездки, и пришлось в это дело вмешаться самому Сталину. Вождь спросил Шостаковича о причинах его отказа. – Как же я буду объяснять там, почему моя музыка запрещена в моей стране. – Этот вопрос можно решить, – сказал Сталин, – вы все же готовьтесь в путь.
Через час на квартиру Шостаковича примчался перепуганный чиновник из ведомства культуры и попросил, чтобы композитор немедленно предоставил все свои произведения для немедленного же исполнения.
Этот рассказ я слышал из уст Джафара Джафарова. Подтверждения его рассказа я нашел и в других свидетельствах. Правда, слова в телефонном разговоре со Сталиным могли быть другими, но содержание было адекватным рассказу Джафарова.
Джафар Джафаров рассказывал и о своей встрече с Шостаковичем в Баку, в доме у Кара Караева. Когда Шостакович в очередной раз приехал в Баку, – а здесь он бывал не раз, начиная с тридцатых годов, – Караев пригласил своего учителя в гости. Был приглашен и близкий друг Караева, литературный критик и театровед Джафар Джафаров. Позже я слышал, как Джафар-муаллим рассказывал об этой встрече моему отцу: «Этот человек, – говорил он имея в виду Шостаковича, – весь соткан из горя. Он, конечно, многим недоволен в нашей жизни, в том числе и политикой в области искусства. Он мне чем-то напоминал Гоголя. Я сказал ему об этом».
Позже знакомясь с материалами о Шостаковиче, я видел, что и до Джафарова многие современники находили общее между ним и Гоголем. Недаром Гоголь был любимым писателем композитора и по его повести он написал оперу «Нос».
Здесь я подступаю к теме, в связи с которой это эссе включено в раздел «Мир и мы». Эта тема – Шостакович и Азербайджан – не раз разрабатывалась нашими музыковедами. Этой теме посвящена и книга музыковеда Фарах Таировой «Дмитрий Шостакович и Азербайджанская музыкальная культура», из которой я также почерпнул немало любопытных фактов.
Я, например, не знал, какой смелый поступок совершил Джевдет Гаджиев в совсем юные годы. После появления статьи «Сумбур вместо музыки» не только в Москве и Ленинграде, но и во всех республиках были организованы митинги и собрания, в которых в формализме обвинялись Д.Шостакович, С.Прокофьев, и противопоставлялась им опера «Тихий Дон» И.Дзержинского как образец реализма.
«На собрании в Азербайджанской Государственной Консерватории с участием партийных и государственных чиновников присутствовали Джевдет Гаджиев и Кара Караев, – пишет Ф.Таирова. – Выступавшие требовали наказания видных деятелей искусства, вышедших за пределы курса партии В.И.Ленина и попавших под буржуазное влияние. Обвинения одного из выступавших в адрес Дмитрия Шостаковича и его оперы «Леди Магбет Мценского уезда» переполнили чашу терпения юного Джевдета – студента консерватории. И он выступил с речью, очень резкой и неожиданной для многих. Гаджиев назвал Шостаковича «великим музыкантом своего времени», а «Леди Макбет» «уникальным явлением эпохи». А «Тихий Дон» он охарактеризовал как «тихий ужас».
После этого выступления Дж.Гаджиева в газете «Заря Востока» была опубликована статья ее корреспондента в Баку под рубрикой «Против формализма в искусстве и литературе». В статье отмечалось: «Композитор Гаджиев пошел еще дальше. Он выступил в защиту западноевропейских экспрессионистов – Шенберга, Стравинского и других, заявив, что не считает «Тихий Дон» Дзержинского для себя образцом, а предпочитает совершенную музыку «Леди Магбет» Шостаковича. На прямо поставленный вопрос – считает ли он правильным статьи в «Правде» об искусстве, Гаджиев ответил: «местами да, местами нет».
Весть об этом неслыханно смелом поступке молодого композитора достигла ЦК партии. Секретарь ЦК Азербайджана Рухулла Ахундов вызвал к себе старшего брата Джевдета Гаджиева Джабира Гаджиева, руководителя партийной организации Азизбековского района и сказал: Какой же ты борец за партию, если не занимаешься воспитанием брата? Он выступает с речами против партии, против советской идеологии. Защищает оперу Шостаковича, вредную для социалистического реализма. Знаешь, к чему может привести этот его поступок?»
Джабир Гаджиев дает слово поговорить с братом. Рухулла Ахундов на следующий день приглашает и самого Джевдета Гаджиева и неожиданно спрашивает: «Знаком ли ты с произведением Шенберга «Лунный Пьеро?».
Какой-то театр абсурда на самом деле.
Через год – в 1937 годы были репрессированы и расстреляны и Рухулла Ахундов и Джабир Гаджиев, а Джевдет Гаджиев, окончив Московскую Консерваторию по классу Д.Шостаковича, в послевоенные годы стал дважды лауреатом Сталинской премии, Народным артистом республики, ректором Бакинской консерватории. В Московскую Консерваторию в 1939-ом году Джевдет Гаджиев был направлен по рекомендации Узеира Гаджибекова.
В 1939-ом году в письме к Шостаковичу Узеир-бек приглашает его с концертами в Баку. «С бакинских гастролей началось общение Шостаковича с азербайджанскими композиторами, которые впоследствии привели в его композиторский класс Кара Караева, Джевдета Гаджиева, Султана Гаджибекова, Эльмиру Назирову», – пишет С.Хентова.
Шостакович всегда живо интересовался дальнейшей судьбой не только своих учеников в Азербайджане, но работой других наших композиторов. «Азербайджанские композиторы в многонациональной семье советских музыкантов стоят в первом ряду, – писал он, – и что особенно характерно: музыкальное творчество находится здесь в состоянии непрерывного развития и притом развития очень быстрого».
Успехи нашей музыки Шостакович по справедливости связывал прежде всего с именем великого Узеира Гаджибекова, который заложил ее крепкие основы на современном этапе.
Художественные завоевания Узеира Гаджибекова, внедрившего в сокровищницу национальной музыки – мугамы и ашугское искусство – композиторское творчество, высоко оценивалось Шостаковичем.
«Узеир Гаджибеков по праву считается основоположником азербайджанской советской музыки, – писал он. – Композитор большого таланта, видный общественный деятель, Гаджибеков всю жизнь посвятил развитию азербайджанской советской музыкальной культуры. Его ученики и последователи – азербайджанские композиторы – достойно занимают одно из ведущих мест в советском музыкальном искусстве. И в этом огромная заслуга Узеира Гаджибекова. Советские музыканты и любители музыки, весь советский народ будет с любовью и огромным уважением вспоминать славного сына азербайджанского народа Узеира Гаджибекова. Я хотел бы пожелать композиторам Азербайджана свято развивать великие традиции Узеира Гаджибекова».
Один из учеников Шостаковича Дж.Гаджиев отмечает человечность и доброту великого композитора и считает, что с Шостаковичем в этом мог сравниться только Узеир Гаджибеков. «Недаром они, разделенные большим расстоянием, так хорошо понимали, более того – чувствовали друг друга, так одинаково оценивали различные явления жизни искусства».
«Азербайджанская композиторская школа, фундамент которой был заложен основоположником азербайджанской профессиональной музыки Узеиром Гаджибековым, на современном этапе по праву считает себя восприемницей традиций Шостаковича, конечно, не монополизируя этого права…», – писал другой ученик Шостаковича Кара Караев.
Это же подтверждает и Джевдет Гаджиев: «Своим учителем Шостаковича считает не только его непосредственные ученики, но все азербайджанские композиторы нынешнего старшего и среднего поколения. Все они росли на его музыке, все они учились на его клавирах и партитурах, по разному преломляя и трансформируя его идеи. Да и Шостакович после смерти Узеира Гаджибекова тоже будто принял на себя груз ответственности за состояние азербайджанской музыки. Он активно интересовался тем, что делали Ниязи, Фикрет Амиров, Эльмира Назирова, Султан Гаджибеков, Рауф Гаджиев и многие другие композиторы»
Все учившиеся у Шостаковича считали его не только великим композитором, но и великим педагогом. Но сам он свою роль как педагога оценивал со свойственной его натуре скромностью:
«Я не столь самонадеян, чтобы пользоваться выражением «мой ученик», говоря, к примеру, о таком большом советском композиторе, как Кара Караев. Но я всегда буду гордиться тем, что этот замечательный музыкант, так же как и другой выдающийся представитель азербайджанского симфонизма Джевдет Гаджиев, занимался в Московской консерватории по классу композиции, руководить которым было доверено мне», – писал Шостакович и в этих словах не была никакого кокетства.
С.Хентова отмечает, что когда Шостакович обратился к ректору Консерватории В.Шебалину, с просьбой сократить количество своих занятий до минимума, то выразил пожелание, чтобы в его классе оставили только троих из числа его учеников. Одним из них был Караев.
Теплые отношения между Шостаковичем и Караевым сохранились на всю жизнь. Их переписка свидетельствует не только о пристальном внимании к творчеству друг друга, но изобилует и чисто бытовыми подробностями.
Шостакович делится со своим бывшем учеником самым сокровенным: «Хотя мне никто не мешает работать, однако работа идет посредственно. Когда «творческий потенциал» находится на высоком уровне, тогда ничего не мешает сочинять. А когда на среднем или на нижнем, то ни Дома творчества, ни прочие удобства не могут помочь…»
Другое письмо Караеву дышит неподдельной заботой и тревогой за состояние любимого ученика.
«Дорогой Карик, – пишет Шостакович узнав, что Караев будет писать музыку к фильму «Дон Кихот» Г.Козинцева. – Особенно рад, что Вы взялись за «Дон Кихота». Г.М.Козинцев – мой большой друг, и я радуюсь, что Вы будете с ним работать. С другой стороны меня терзает некоторое беспокойство: не слишком ли много Вы набрали работы? В нашем деле главное – не надорваться. Поэтому, требуйте себе достаточно длительные сроки, чтобы не уставать, чтобы всегда чувствовать себя хорошо. Я в свое время очень много работал. И, пожалуй, это мне не пошло на пользу. Ведь к тому же Вы председатель Союза, работаете в консерватории. Ужасно это много и мне беспокойно за Вас. У Вас огромный талант. Не надорвитесь с такой огромной нагрузкой».
Естественно, в письмах или на страницах печати Шостакович много раз давал высокую оценку творчеству Караева: «Кара Караев – один из самых любимых моих композиторов. Секрет успеха его музыки – в талантливом, ярком, только ему одному присущем соединении народных традиций, классического наследия с самыми современными формами музыки» – отмечал Д. Шостакович.
Каждый успех Караева Шостакович воспринимал с искренней радостью, как собственное творческое достижение. Восторженно отзывается он о музыке «Семи красавиц», «Тропою грома», о Третьей симфонии и других произведениях азербайджанского композитора. Так же живо откликался Дмитрий Дмитриевич на творческие удачи другого своего ученика Джевдета Гаджиева.
С искренней любовью относясь к своим непосредственным ученикам, Шостакович так же был внимателен и чуток к поискам других азербайджанских композиторов. Подчеркивая различие стилистических направлений Кара Караева и Фикрета Амирова, Шостакович дает проницательную оценку творчеству и того и другого. «Важно подчеркнуть, что Шостакович признает высокую художественную значимость и К.Караева и Ф.Амирова, разных по своим творческим принципам», – пишет Ф.Таирова.
Удивительно, что Шостакович высказывался почти о всех сферах азербайджанской музыки, о наших композиторах от Узеира Гаджибекова до очень молодого в те годы Исмаила Гаджиева (сына Джевдата Гаджиева), о таких выдающихся исполнителях как певец Бюль-бюль, дирижер Ниязи.
Шостакович присутствовал на премьере балета «Легенда о любви» Арифа Меликова и выразил свое мнение: «Ариф Меликов –одаренный композитор, музыка его подлинна профессиональна. Новый балет – большое событие в советской хореографии. Без преувеличения можно сказать, что эта этапный спектакль».
Кроме К. Караева и Дж.Гаджиева прошедших полный курс обучения в классе Шостаковича, у него некоторое время учились и Султан Гаджибеков, и Эльмира Назирова. Недавно раскрылся секрет – оказывается в третьей части Десятой симфонии Шостакович зашифровал имя своей ученицы Эльмиры Назировой в виде монограммы «Э-л(я)-ми-р(е)-а».
Музыка Шостаковича в той или иной степени оказала влияние на творчество многих композиторов Азербайджана разных поколений. С. Хентова отмечает, что «тематизм и структура эпизода нашествие определили характер первой части Второй симфонии азербайджанского композитора Мамеда Кулиева(1968 г. )»
Учитывая большие заслуги Шостаковича перед азербайджанской музыкой 19 апреля 1972 года ему было присвоено звание Народного артиста Азербайджана. Великий композитор выразил за это искреннюю признательность.
Связь Шостаковича с Азербайджаном не ограничивалась лишь сферой музыки. Лучший живописный портрет великого композитора написал Таир Салахов. «В Жуковке Шостакович после долгих колебаний, несмотря на болезнь, согласился позировать художнику Таиру Салахову» – пишет С.Хентова.
Таир говорит, что много-много лет подходил к портрету Шостаковича. «Не скрою: холст дался мне нелегко. Помню особенно четко, как прозвучал давно желанный звонок и негромкий голос великого музыканта пригласил меня приехать в Жуковку… Мы сидели, беседовали. Он много говорил о произведениях искусства, о музыке. Я слушал, слушал внимательно, пристально вглядываясь в его черты… К процессу работы над портретом он отнесся очень серьезно… Он забыл, что я пишу его, и пальцы его неслышно скользили… Мне порой казалось, что передо мною звучит, да, звучит немая музыка, мощная, подобная колокольному набату. Я трепетно ощущал борьбу этого человека с физическим недугом… возможно, с возрастом».
Однако Шостакович, к сожалению, не увидел своего портрета. Работа была закончена уже после смерти композитора. Сейчас она находится в Третьяковской галерее.
Впервые живого Шостаковича я видел и слушал его выступление на Первом съезде композиторов Азербайджана весной 1956-го года. На этом съезде выступил и мой отец. Не знаю, познакомились ли они там. Во всяком случае отец пишет в своих воспоминаниях, что «познакомился с Шостаковичем на заседаниях Комитета по Ленинским и Государственным премиям. Среди обсуждаемых произведений был и балет Арифа Меликова «Легенда о любви». О музыке и спектакле были высказаны противоречивые мнения. Я защитил произведение, обосновывая свои слова цитатами из статьи Шостаковича о балете. В перерыве во время беседы Шостакович еще раз подтвердил свою положительную оценку балета. Он также высоко отзывался о творчестве Караева. Позже я получил письмо от Шостаковича, он интересовался моим циклом «Краски». Я послал ему книгу «Долгое эхо» с автографом. Через несколько дней получил еще одно письмо от Шостаковича: он благодарил за книгу и писал: «Ваше творчество я очень люблю и с восхищением читаю «Долгое эхо».
Д.Шостакович жил в сложную, трагическую и сумбурную эпоху. Его ответом на сумбурное время была музыка. И когда из страны, именуемой СССР, на весь мир доносились сумбурные звуки советской жизни, оттуда же доносилась и великая музыка. И в мире осталась музыка Шостаковича вместо сумбура.
Сентябрь 2012
|