МУСИГИЧИЛЯР ЩАГГЫНДА ЕССЕ
ПОСТИЖЕНИЕ ДОСТУПНОСТИ
Анар
ЭМАНСИПАЦИЯ ДИССОНАНСА
Анар
ДИРИЖЕР – ЭТО РЕЖИССЕР, КОТОРЫЙ ОСТАЕТСЯ НА СЦЕНЕ
Анар
ДВЕ СЕСТРЫ ДВЕ ЗВЕЗДЫ
Анар
ГРАНИ ТАЛАНТА
Анар

Многовековая азербайджанская музыкальная культура, воплощенная в мугамах, ашыгском искусстве, в народных песнях и танцах, в ХХ веке достигла качественно нового этапа в своем развитии. Усилиями в первую очередь Узеира Гаджибейли, а позже его сподвижников и продолжателей, наша музыка не только освоила европейскую нотную систему, формы и жанры мирового музыкального искусства, но и создала в этом направлении образцы высочайшего художественного уровня.

        Не умоляя заслуг в этой области всех представителей поистине золотого века нашей музыки – от Муслима Магомаева до наших дней, все же нашими самыми крупными композиторами-классиками следует считать трех – Узеира Гаджибейли, Кара Караева и Фикрета Амирова. Из этих трех корифеев – искусство Фикрета Амирова я полюбил позже первых двух. В отроческие годы, оно мне казалось слишком простой и доступной и лишь с возрастом, в зрелые годы я постиг всю сложность и глубину этой кажущейся доступности.

        Отношение к музыке У.Гаджибейли не требует объяснений. Мы как бы рождаемся и созреваем с этой музыкой, она сопровождает нас на протяжении всей нашей жизни. В нашей семье, как и во множестве азербайджанских семей , любовь к творчеству Узеир бея имеет, я бы сказал, генетически-традиционные корни, то есть самым естественным образом передается из поколения в поколение.

        Что касается музыки К. Караева, позволю себе привести пассаж из своего давнего эссе, посвященного этому композитору:

        «В юные и отроческие годы я был до сумасшествия влюблен в караевскую музыку – особенно в симфоническую поему «Лейли и Меджнун» и в балет «Семь красавиц»… В те далекие отроческие годы я считал Кара Караева величайшим композитором всех времен и народов. Позже я, конечно, осознал, что это не так, но, может быть, никакому другому художнику я не обязан стольким. Я обязан караевской музыке минутами упоительного счастья, возможного, наверное лишь в пору смутных юношеских томлений».

        Ныне, на склоне лет, я не отказываюсь от своего восторженного ощущения караевской музыки, добавляя, впрочем, к его любимым мной творениям и более поздние сочинения. Об этом я тоже пишу в эссе «Свет Караева».

        Здесь, в эссе о Фикрете Амирове, я вспомнил Узеира Гаджибейли и Кара Караева, потому, что хотел признаться и в своем юношеском максимализме. Нет, отнюдь не в том что, я переоценивал тогда Караева (переоценить его невозможно), а в том, что в ту пору я недооценивал Фикрета Амирова. Вернее, оценивал его недостаточно. Рядом с высоким благородством и эмоциональной сдержанностью музыки Караева, музыка Амирова казалось мне слишком доступной, «обнаженной» в выражении чувств, порой несколько сентиментальной. «Вздохи» и в симфонических мугамах, и в опере «Севиль» я про себя называл «всхлипами». Такой музыкальный «всхлип» струнных, имеется и в финале музыки к фильму «Не та, так эта». Напоминаю, что музыкальную редакцию и оркестровку этого Гаджибековского шедевра осуществил Ф.Амиров.

        В чем же была причина моего неприятия Амировского музыкального языка в те далекие годы? А в одном глубоко ошибочном стереотипе мышления: если тебе нравится творческая манера одного художника, то обязательно должно не нравиться искусство другого, непохожего на него творца. Или – или… Или Караев, или Амиров.

        И это касается не только музыки, но и поэзии, и живописи. Если тебе ближе искусство какого-то поэта или живописца, то ты как бы механически отвергаешь, отрицаешь и отторгаешь искусство иного рода, иного творческого направления.

        И еще терпимо, когда это происходит в пору незрелой молодости. Когда же этих, в корне порочных принципов, придерживаются на протяжении всей жизни, это приводит к эмоциональной глухоте и слепоте, к категорическому неприятию всего, что не соответствует твоим понятиям и вкусам. Конечно, о вкусах не спорят, конечно, кто-то может любить одного художника, кто-то другого. Но отрицать одного, во имя любви к другому – признак ущербности художественного восприятия. С другой стороны, часто художники – поэты, композиторы, живописцы, казалось бы очень разных творческих направлений, оказываются и не так уж далеки друг от друга по гораздо более важным эстетическим понятиям и критериям.

        И подобно тому, как когда-то пытались противопоставить друг другу Караева и Амирова, так же пытались, а порой и ныне кое-кто пытается проделать то же самое в отношении Самеда Вургуна и Расула Рза, выдавая их как, якобы ярых антагонистов. Наиболее глубокую, верную и мудрую отповедь этим попыткам дал поэт Вагиф Самедоглы. Выступая на юбилее 90-летия Расула Рза, он сказал: «К художественной правде ведут разные пути. Сегодня в независимом Азербайджане оправдали себя обе поэтические дороги, ведущие к истине – и Самеда Вургуна и Расула Рзы. Сама жизнь доказала: подобно тому, как новаторской по существу была традиционная поэзия Самеда Вургуна, так и новаторская поэзия Расула Рзы, опиралась на самые лучшие, передовые традиции азербайджанской литературы».

        Эту формулу, на мой взгляд, можно полностью отнести и к взаимоотношениям Караевской и Амировской музыки. Новаторская музыка Караева опирается в глубине своей на азербайджанский национальный мелос, а основанная на мугамных истоках музыка Фикрета Амирова – привлекает слушателей во многих странах мира, именно своей новизной и оригинальностью.

        Симфонические мугамы «Шур», «Кюрд Овшары», «Гюлистан Баяты Шираз», симфония «Низами», «Азербайджанское каприччио», балетная музыка, изумительные романсы и песни «Мен сени арарам», «Гюларам гюлсен», «Севдийим йардыр меним», «Азербайджан эллери», «Гей гель», «Рейхан» и множество других – все богатство Амировского наследия неопровержимо доказывает – умение достичь доступности и постичь доступность требует не меньшего таланта и воли, чем стремление к оправданной сложности. Каждый художник, в определенном смысле испытывает желание, как писал Пастернак, «впасть в ересь, как в неслыханную простоту».

        Мое сегодняшнее понимание искусства Фикрета Амирова, позволяет мне, (возможно, кто-то будет оспаривать эту оценку) ставить – его симфонические мугамы на ту же ступень мировой музыкальной культуры, где стоят «Испанское каприччио» или «Шехерезада» Римского–Корсакова. А опера «Севиль», на мой взгляд – сопоставима с операми Дж. Пуччини. Просто, как говорится в одном анекдоте, «не в той стране родился». К счастью, азербайджанская музыка, как мугамная, ашыгская, так и композиторская, в последние годы все чаще звучит в мировых концертных залах, вызывая удивление, восхищение и даже недоумение западных слушателей: почему мы этого до сих пор не знали? Конечно, музыка Фикрета Амирова перешагнула границы Азербайджана и даже Советского Союза еще при жизни композитора. Его музыку исполняли прославленные симфонические оркестры мира под руководством знаменитых дирижеров. Один из этих всемирно известных дирижеров Леопольд Стоковский писал Фикрету Амирову:

        «Дорогой господин Амиров! Когда мы исполнили Ваши симфонические мугамы в Хьюстоне и Техасе, и оркестр, и слушатели были восхищены. Мы благодарны Вам за огромное удовольствие».

        Как всякое большое искусство, музыка Амирова, перешагивает чисто концертную жизнь и звучит, скажем, на международных соревнованиях на ледовом поле, в качестве сопровождения для танцующих пар.

        Мне довелось и лично общаться с Фикретом Амировым, к которому я испытывал уважение и в силу теплого отношения к нему со стороны моих родителей. Моя мама была знакома с матерью Фикрета Амирова, помнила ее как красивую, голубоглазую турчанку, а мой отец, очень близко друживший с Караевым, Ниязи, Тофиком Кулиевым, к Фикрету Амирову так же относился с искренней симпатией, хотя и не был с ним в таких близких дружеских отношениях, как с вышеназванными тремя композиторами. У Расула Рзы есть несколько статей и выступлений о композиторах и музыкантах – Узеире Гаджибекове, Муслиме Магомаеве, Бюльбюле, Кара Караеве, Тофике Кулиеве. Одна из его статей посвящена Фикрету Амирову. В ней поэт пишет:

        «Фикрет Амиров родился в музыкальной семье. Его отец Мешеди Джамиль был известным таристом. Фикрет рано потерял отца, он плохо помнил его лицо, но в чуткой памяти ребенка остались чарующие мелодии, которую исполнял на таре отец.

        И уход отца он воспринимал, как музыкальную немоту, наступившую после кончины Мешеди Джамиля. Примерно год спустя после его смерти маленький Фикрет с некоторой робостью взял в руки запыленный тар отца и тронул струны. Раздался звук, похожий на стон. В этот миг перед будущим композитором как бы раскрылся огромный мир». В 1951-ом году Ф.Амиров написал «Песню о родине» («Ватан негмеси») на слова Расула Рза. В годы нашего близкого знакомства – в 70-ые годы, он не раз говорил мне, что хочет написать песни и на слова Нигяр Рафибейли.

        А наше близкое знакомство и творческое общение началось в 1972–м году, накануне юбилея Насими. Как-то он позвонил мне и предложил встретиться. Встретились мы у него дома. Фикрет муаллим сказал, что в следующем году будет отмечаться 600-летие Насими и ему хочется написать одноактный балет на эту тему. Написать либретто к этому балету он предложил мне. Я, конечно, с радостью согласился, хотя и предупредил, что никогда не писал балетное либретто и не знаю, что у меня получится. Фикрет муаллим рассмеялся и ответил, что он тоже никогда не писал музыку к балету.

        Во время этой встречи возник еще один момент, как оказалось впоследствии, очень важный и для творческой и для личной судьбы Фикрета Амирова. Дело в том, что он хотел, чтобы балет в качестве хореографа поставила Гямар ханым Алмасзаде, а в качестве художника оформил Микаил Абдуллаев.

        Я сказал, что к этим видным деятелям искусства отношусь с большим уважением, а о М.Абдуллаеве даже написал эссе, опубликовав ее в московском журнале «Дружба народов». Но если вы хотите, Фикрет муаллим, чтобы балет, как вы его задумали (а до этого он говорил о своем замысле, о своем намерении включить в партитуру человеческий голос – арию на слова Насими) то, и в постановке и в декорациях должна быть новизна. И я предложил в качестве хореографа пригласить Наилю Назирову, а в качестве художника Тогрула Нариманбекова. Фикрет муаллим задумался. – А они согласятся? – Уверен, что да, если вы согласны, я с ними переговорю.

        Он особенно сомневался в Назировой, – она ведь очень молода, неопытна.

        Но я видел в ее постановке симфоническую поэму К.Караева «Лейли И Меджнун» и был уверен, что она справиться с этой задачей. В конце концов Фикрет Амиров согласился с моим мнением, я написал либретто, переговорил с Тогрулом и Наилей. И, наконец, все мы собрались дома у композитора. Фикрет муаллим играл на фортепиано музыку балета.

        Кто бы мог предполагать, что этот творческий альянс сыграет такую важную роль в жизни каждого из участников, и в первую очередь – с одной стороны триумфальным, с другой стороны роковым образом – отразится на судьбе самого Фикрета Амирова.

        Одноактный балет «Насими дастаны» («Сказание о Насими») впервые исполненный на сцене дворца Ленина (ныне имени Гейдара Алиева) имел феноменальный успех. Он должен был быть показан и в Москве, на сцене Большого театра в дни юбилея Насими.

        В балете звучали не только ария на слова Насими в исполнении Лютфияра Иманова, но и четыре строчки из стихотворения поэта в декламации драматических актеров. Этих последних в Москву, на юбилейные торжества, почему-то не взяли, и мне пришлось спасать положения. Из за кулис через микрофон стихи Насими в соответствующем месте прочел я:

        Мир не место, где стоит жить, покинь его,

        достояние его – лишь печаль…

        Будь проклят и этот мир и его достояние

        (подстрочный перевод)