МУСИГИШЦНАСЛЫГЫН АКТУАЛ ПРОБЛЕМЛЯРИ
ОТ РЕДАКЦИИ
-
ИСТОРИК МУЗЫКИ
К.ЗЕНКИН
Михаил Александрович Сапонов. О ЛУЧШЕЙ ФОРМЕ ГЛОБАЛИЗМА
(Интервью вела А.А.Амрахова)
НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ САПОНОВ
РОМАН НАСОНОВ (Россия)
ИСТОРИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ТЕРМИНА BEL CANTO.
Элеонора СИМОНОВА
КЛАССИЧЕСКАЯ МУЗЫКА В ФИЛЬМАХ СТЭНЛИ КУБРИКА
Сергей УВАРОВ

А.А.: Я недавно узнала, что у нас есть общество Алемдара Караманова.

        М.С.: Это зависит от людей. Они проявляют инициативу. У нас в консерватории есть Моцартовское общество…

        А.А.: Шубертовское…

        М,С.: Но шубертовское есть и в Австрии. И моцартовское есть по всей Европе. Я считаю, что у нас в этом плане полная катастрофа. Современные музыковеды ориентированы совершенно неверно — на культ теории музыки, который с 50-х годов ещё не остыл, когда профессор И.В. Способин говорил: «Ах, ты неправильно решил задачу по гармонии – смотри, в историки отдам». Настоящее музыковедение - это совсем не то.

        А.А.: В Вашем выступлении на конференции на меня очень большое впечатление произвёл тезис о том, что настоящее музыковедение должно заниматься не сбором фактов, а историософией. Вы не могли бы расшифровать для наших читателей – что это такое?

        М.С.: Если говорить попросту, схематично, историософия связана с изучением богословия, изучением религии, наиболее характерной для данной культуры. Историософия ориентируется на богословское наследие, связанное с толкованием божественной предначертанности культуры. Я не говорю о том, чтобы с помощью Священного Писания или Корана объяснять все подробности истории музыки, но без этих великих книг современная историография и современная музыкально-теоретическая мысль обойтись не могут. Должен быть естественный контакт. В советские времена нас приучали к опоре на предписанные нам философские основы. Но почему только философские — только светские, — а не связанные с мистическим мышлением, с богословскими учениями? Всё дано нам Богом как целое. Во второй половине XIX века и в ХХ веке гуманитарная наука достаточно презрительно относилась к религии, мистике, вообще к озарениям, нерациональному мышлению. Сейчас некая обратная реакция. Приведу лишь один пример. Музыкальный факультет в Лейпцигском университете возглавляет замечательный учёный, это профессор Хельмут Лоос. Он устраивает конференции, посвящённые связи музыкальной жизни и духовной музыки с верой, с религией. Его интересует музыка XIX века в аспекте потребностей религиозной жизни. Этому посвящены организуемые им международные конференции. Всё, что в этом плане связано со Средневековьем, Возрождением, изучается основательно, а в изысканиях музыковедов о культуре XIX века на первом плане «революционные» романтические движения. То, что у Шумана и Листа, например, было много духовной, церковной музыки, — ранее не акцентировалось, даже умалчивалось. Я думал, это только у нас в связи с советским безбожием, но не тут-то было: «там у них», на Западе – то же самое. Хельмут Лоос мне говорил: «Даже, например, если захочешь узнать, кто из композиторов был католиком, а кто протестантом, берёшь энциклопедию, а там о вероисповедании не сказано ни слова». «Бетховен был глубоко верующим католиком, — продолжает Лоос, — поэтому далеко не случайно из католического Бонна он приехал не в Берлин – один из центров культурной жизни, а в католическую Вену – в Австрию». И этот вероисповедный культурный слой, тянет за собой шлейф очень многого в духовной жизни. Сейчас иная ситуация: глобализм наступает. Мы пришли к такой ситуации, когда говорят, что на Западе церковь без Бога, и, например, в некоторых скандинавских странах церкви пустуют.

        АА.: Я недавно узнала, что и в Чехии тоже.

        М.С.: Государство в этих странах вынуждено поддерживать религию, потому что есть силы, которые осознанно подталкивают её к упадку. В этом плане во многом пример нужно брать с исламских стран. Я не беру крайние проявления, но, допустим, в таком светском государстве, как Турция, — должная доля религии в повседневной и духовной жизни создаёт более человечные условия для развития культуры. А это массовое тривиальное безбожие в Европе — оно им ещё аукнется, покажет свои страшные стороны.

        А.А.: Возвращаясь к проблеме историософии. Я прочитала такое определение: если философия истории требует максимального абстрагирования от личности познающего, то историософия требует переживания истории как своей личной духовной судьбы. Не является ли эта установка или стремление к этой установке каким-то методологическим маяком для историка музыки?

        М.С.: Именно маяком. Это момент личностный, человеческий, связанный с личной мистикой, личной верой и общинной религиозной ипостасью — ведь это прямой адресат высокого музыкального искусства, «художественной музыки», как говорил Юрий Николаевич Холопов.

        АА.: Когда Вы открыли для себя этот путь, на кого Вы ориентировались, на чьи труды?

        М.С.: Это выдающиеся историки — Николай Яковлевич Данилевский, Константин Николаевич Леонтьев, философ Иван Александрович Ильин, современный историк-энциклопедист Олег Платонов, религиозный историк Лев Александрович Тихомиров и его знаменитая книга «Монархическая государственность». Он был интереснейшей личностью, начинал как народоволец. Спасаясь от преследования императорской службы безопасности, он вынужден был уехать в Европу в конце XIX века, и когда он увидел порядки в Европе, то пришёл в такой ужас, что стал монархистом. Я вообще не знаю, как его не уничтожили после 1917 года, он скончался в 1923 году (служил где-то в Подмосковье бухгалтером в средней школе, то есть, затерялся и благодаря этому избежал репрессий). И во многом он повлиял на Наталью Алексеевну Нарочницкую. Она глубоко вдумчивый, оригинальный историк, смело объединят методы исторической науки с мыслительными посылами историософии и богословия. Но это труды по общей философии истории.