УСТАДЛАРЫМЫЗЫН ХАТИРЯСИНЯ
ФИКРЯТ ЯМИРОВ – 90
Сяадят ТЯЩМИРАЗ ГЫЗЫ
ОБ АЛЕКСЕЕ ШНЕЙДЕРЕ, ЧЕЛОВЕКЕ И РЕДАКТОРЕ
Марина ЕЛЬЯНОВА
МАМА... КАКОЙ ОНА БЫЛА И КАКОЙ ЕЁ ПОМНЮ
Камина МАМЕДОВА
ЭЛЬМИРА АБАСОВА: «УЗЕИР ГАДЖИБЕКОВ - КОМПОЗИТОР-НОВАТОР МИРОВОЙ МУЗЫКАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА»
Нигяр АЛИЕВА
ПАМЯТИ ДЖАНГИРА ДЖАНГИРОВА
Гюляра ВЕЗИРОВА
НАРОДНАЯ АРТИСТКА АЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ ССР САРА КAДЫМОВА (краткий очерк о жизни и творческой деятельности)
Эльмира ДАДАШЕВА
СУЛЕЙМАН АЛЕСКЕРОВ… ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
Гюляра ВЕЗИРОВА

«Редактор на радио обязан знать всё!» - изрекла однажды не самая умная среди наших начальниц. Нельзя было отнестись к её словам серьёзно, но единственным, кто мог хотя бы гипотетически приблизиться к этому не существующему идеалу, был редактор Алексей Шнейдер. Он брал на себя львиную долю самых сложных передач. Одним из последних деяний Алексея Евгеньевича на радио «Орфей» был цикл, посвящённый Антону Веберну, но параллельно с этим шла каждодневная, обыденная, не всегда интересная работа. Ещё во времена «музобров», в 60-е – 70-е годы, было у нас коллективное «детище», альманах «Музыка вокруг нас», состоящий из нескольких страниц. За каждую отвечал отдельный редактор, а все вместе они должны были определять «лицо отдела»(признаться, у этого «лица» не всегда были красивые или хотя бы «правильные» черты). Гораздо серьёзнее мы относились к другому «фирменному блюду» музыкально-образовательного отдела с громким названием «Университет музыкальной культуры», просуществовавший без малого 10 лет. Некоторые его «выпускники» – из числа постоянных слушателей - требовали дипломных удостоверений и полагавшегося в то время студентам бесплатного проезда! Но самой большой любовью у слушателей даже в ту ныне забытую «просветительскую эпоху» пользовались «Музыкальные кроссворды» и всевозможные викторины, темы для которых из года в год придумывал Алексей Евгеньевич. То это были «Голоса инструментов», то «Сказочные сюжеты», то «Пушкин в музыке»… Победители удостаивались грамот и музыкальных подарков. Но помимо праздников, бывали в нашей жизни и будни: почти ежедневные «Музыкальные календари». По долгу службы мы должны были отмечать появления на свет исполнителей, композиторов и их произведений. Но «всеядными» мы не были: каждый имел и не скрывал собственных предпочтений. В то время как я, в прошлом пианистка, с удовольствием занималась интерпретаторами фортепианной музыки, Алёша создавал галерею портретов дирижёров, в которой присутствовали В. Фуртвенглер, Б. Вальтер, О. Фрид, Г. фон Караян, В. Талих, И. Маркевич и наши великие Н. Голованов, С Самосуд, Е. Мравинский. Его интерес к дирижёрам не случаен: оказывается, в юности Алёша мечтал сделаться дирижёром, и его единственная учительница игры на рояле, хороший музыкант Нина Петровна Ширинская(к сожалению, занятия начались слишком поздно!) находила в нём дирижёрские задатки. Зная природную мягкость Алёши, его неумение повысить голос, это трудно себе представить, но даже если бы он встал за дирижёрский пульт, он не был бы «авторитарным» руководителем оркестра, скорее, дирижёром типа Бруно Вальтера. Но всё это… из области мечтаний. В действительности же Алексей Евгеньевич получил диплом историка, однако с 30-и лет до конца своих дней был неразлучно связан с музыкой. Почти 40 лет мы провели в музыкальной редакции радио, сидя за соседними столами, и могу сказать, что с «соседом» мне очень и очень повезло. О таком друге можно только мечтать! Стоило заболеть моему маленькому сыну(что случалось нередко), как наша строгая, но справедливая заведующая готова была поставить на мне крест: «Марина больше не работник!» - говорила она. Алёша не спорил, но тут же «подхватывал» мою передачу и доводил её до конца. Когда в начале 90-х его пригласили на радио «Орфей», единственным Алёшиным условием было, чтобы вместе с ним туда же перевели и меня(я узнала об этом много позже и не от него)… Вижу, что мой рассказ об идеальном человеке, редакторе и друге чем дальше, тем больше напоминает «надгробную речь». Увы, именно мне выпало писать некролог, когда Алёши не стало. Всегда очень трудно писать об умершем друге, зная к тому же, что твой текст будет прочитан профессиональным диктором и неминуемо приобретёт официальный оттенок. Тем не менее некролог был мною написан и несколько раз прочитан в эфире радио «Орфей» в хмурые мартовские дни 2004-го года. Но невозможно вместить в страницу текста большую жизнь большого человека. Вот мне и захотелось теперь, спустя 6 лет вспомнить не только «свершения» и «деяния» редактора-консультанта, Заслуженного работника культуры Алексея Евгеньевича Шнейдера, но снова увидеть его живым – ведь это был во многих отношениях редчайший «экземпляр «Гомо сапиенс», оригинальнейшая, и нерагаданная личность. Парадоксальные, не всегда согласующиеся друг с другом черты характера. Безусловная доброта, но, заметьте, все прозвища начальникам и начальницам давал именно Алёша. «Придётся вспомнить!»… - нельзя было точнее охарактеризовать заместителя Главного редактора, обожавшего «дознавать», расследовать причины и мотивы поступков своих подчинённых, о которых сами они чаще всего не догадывались. На пороге его кабинета вместо привычного «Войдите!» нам слышалось «Введите!»… Более безобидную, но не слишком сведущую в вопросах музыки заместительницу Главного, после того, как она приняла «Траурный марш» из оперы «Зигфрид» за творение молодого Вагнера, с «лёгкой руки» Алексея Евгеньевича, мы стали называть «Ранний Вагнер». Оригинальные характеристики он находил не только для людей, но и для музыкальных произведений. Помню, однажды зимой он, уже одетый, по дороге домой зашёл попрощаться ко мне в аппаратную – я работала в вечернюю смену. Алёша застал меня за слушанием какой-то, по-видимому незнакомой ему музыки, вполне традиционной и добропорядочной, но на редкость однообразной, с едва уловимым восточным оттенком(советские композиторы писали много подобных произведений). Алёша постоял некоторое время в дверях, прислушался и, видимо, посочувствовав мне, которой предстояло ещё долго оставаться наедине с этой музыкой, поинтересовался: «Это чей же «эоноктин» Вы слушаете?»(«эоноктин» - снотворное, которое в те годы отпускалось в аптеках без рецепта)… А с каким юмором Алёша живописал заседания редсовета, на которых ему приходилось бывать: в отсутствие начальства чаще всего на него возлагали функции заведующего отделом. « Вот идёт обсуждение программы на предстоящую неделю», - рассказывает Алёша. – Пылкие дебаты вызывает произведение Гектора Берлиоза «Дон Кихот» - фантастические вариации на рыцарскую тему».

        - «Что за ерунда!» - возмущается Главный редактор, дирижёр и пианист, профессор Московской консерватории. – «Нет такого жанра – «фантастические вариации»!

        - «Давайте назовём «симфонические вариации», - услужливо предлагает «ранний Вагнер», и все тут же соглашаются…

        - И Вы не вступились за Берлиоза: ведь это авторское определение жанра! – возмущаюсь я.

        - Бесполезно! –отвечает Алёша с печальной улыбкой и вспоминает «Мастера и Маргариту» Булгакова: «Что такое никому не известный композитор Берлиоз рядом с Главным редактором Главной музыкальной редакцией Всесоюзного радио!»…Приходится признать: «борцом», «бунтарём» Алексей Евгеньевич не был, да и не мог быть! Оказывать сопротивление ему было значительно труднее, нежели «покорствовать судьбе». Особенно же легко –без всякого сопротивления! – он покорялся тем, кого любил. Никогда не забуду, как однажды(это было вскоре после женитьбы) он, уже седеющий, явился в редакцию перекрашенным в неопределённый блёкло-жёлтый цвет. Это произвело сенсацию! Смущённо улыбаясь, Алёша объяснил, что это Лена, воспользовавшись двумя выходными днями, решила его «омолодить».

        -Это ненадолго! –успокоил он нас. И правда: в «рыжих» он проходил не более недели. Гораздо серьёзнее и продолжительнее оказался эксперимент с приобщением к музыке их единственной дочери. Разумеется, это делалось ради Алёши: Лене казалось, что её муж будет счастлив, если дочь воплотит в жизнь его неосуществлённые мечты. Но у Иры не было и сотой доли отцовской любви к музыке, да и музыкальные данные оставляли желать лучшего. Занятия на скрипке в детской музыкальной школе не увенчались успехом. Но Лена не привыкла сдаваться: параллельно она пристроила дочь в фольклорную группу детского хора радио. Оттуда Ира «шагнула» в детский хор Большого театра. Забрезжила мечта об оперной сцене: «Если не удастся завоевать Большой театр, буду петь в лондонском «Ковент-гардене!» - уверенно заявляла Ирина, у которой действительно обнаружился голос – звучное меццо-сопрано; иногда ей поручали небольшие соло в хоровых произведениях. Для получения диплома о высшем музыкальном образовании был выбран Институт культуры. Учение в нём давалось без труда. Мать гордилась успехами дочери, отец же скорее удивлялся, чем радовался, но не мешал бурной деятельности своей жены и, как всегда, восхищался ею – Лена живо напомнила ему гениальную Анну Маньяни в фильме Висконти «Самая красивая». Возражать, а тем более запрещать Лене делать то, что она считала важным, Алёша не хотел. Думаю, он бы не огорчился, узнав, что в дочери в конце концов возобладали материнские гены, и она предпочла профессию врача: ни музыка, ни Ира от этого не пострадали. Да и Лене дочь-врач должна быть понятнее и ближе, чем дочь-певица… Вступив в брак с доктором Боевой, Алёша стал подписывать поздравительные открытки от имени всей семьи:ШНЕЙДЕРБОЕВЫ. Нельзя сказать, что он усвоил «боевые» качества спутницы жизни, скорее, наоборот, он стал ещё мягче и доброжелательнее, но определённый отпечаток на его поведение они наложили. Я столкнулась с этим неожиданно и не знала плакать или смеяться. В тот день мы замешкались на работе и опаздывали в Большой театр на «Воццека» Берга – спектакль Берлинской оперы. Автобус, довозивший к театральному подъезду, как это всегда бывает, провалился сквозь землю. Счёт шёл на минуты. Решили ловить машину, «голосуя» в разных местах. Но и это казалось делом безнадёжным… Когда мне всё-таки удалось остановить такси, выяснилось, что пропал Алёша. Я стала метаться: заглядывала во все дворы, подъезды и подворотни, расспрашивала прохожих, громко его звала. Наконец я обнаружила его в каком-то дворовом закутке; он был абсолютно спокоен.

        - «Так-то Вы ловите машину!» - возмутилась я.

        - «А я спрятался, - как ни в чём ни бывало объяснил он. – Лена всегда просит меня скрыться, когда мы ищем такси. Без меня у неё это лучше получается»… В зал мы вошли с последним звонком.

        Специфика работы на радио имеет много особенностей, совершенно непонятных людям, далёким от нашей сферы деятельности, в том числе и доктору Елене Михайловне Боевой. Её непосредственная реакция на происходящее иногда ставила редактора Шнейдера в затруднительное положение. Однажды – происходило это в пятницу вечером – нас попросили не расходиться: пришло сообщение о смерти члена Политбюро М. Суслова. Срочно снимались и заменялись объявленные передачи, и нам предстояло готовить траурную музыку.

        - Осторожно известите домашних, но не разглашайте причины задержки, - предупредили нас. – До официального сообщения никто не должен знать об этой смерти.

        Алёша набирает домашний номер и ласковым голосом сообщает: «Леночка! Я на несколько часов задерживаюсь на работе…Нет, со мной всё в порядке, не волнуйся. Но то событие, которого все ожидали и к которому, в общем, были готовы, свершилось»(слухи о болезни Суслова, действительно, ходили).

        Лена поняла сообщение по-своему: