УСТАДЛАРЫМЫЗЫН ХАТИРЯСИНЯ
ФИКРЯТ ЯМИРОВ – 90
Сяадят ТЯЩМИРАЗ ГЫЗЫ
ОБ АЛЕКСЕЕ ШНЕЙДЕРЕ, ЧЕЛОВЕКЕ И РЕДАКТОРЕ
Марина ЕЛЬЯНОВА
МАМА... КАКОЙ ОНА БЫЛА И КАКОЙ ЕЁ ПОМНЮ
Камина МАМЕДОВА
ЭЛЬМИРА АБАСОВА: «УЗЕИР ГАДЖИБЕКОВ - КОМПОЗИТОР-НОВАТОР МИРОВОЙ МУЗЫКАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА»
Нигяр АЛИЕВА
ПАМЯТИ ДЖАНГИРА ДЖАНГИРОВА
Гюляра ВЕЗИРОВА
НАРОДНАЯ АРТИСТКА АЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ ССР САРА КAДЫМОВА (краткий очерк о жизни и творческой деятельности)
Эльмира ДАДАШЕВА
СУЛЕЙМАН АЛЕСКЕРОВ… ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
Гюляра ВЕЗИРОВА

- «Орлов, что ли помер?!» - послышалось на другом конце провода, и торжественности момента как не бывало! Лена явно «погорячилась»: Юрий Викторович Орлов, наш главный цензор и первый заместитель Председателя Гостелерадио пребывал в добром здравии. Говорить по служебному телефону о готовности принять его смерть было, по меньшей мере, опрометчиво. К счастью, реакция Лены и наше веселье по этому поводу(притом, что смерти Орлову никто не желал!),-за пределы нашей комнаты не вышло. Должна сказать, что и сам Алёша внёс свою лепту в историю похорон Суслова. Я не на шутку испугалась, когда он не без гордости сообщил: «Знаете, что я предложил в качестве траурного резерва? «Масонскую траурную музыку» Моцарта!». Слава богу, всё обошлось: программная дирекция не заподозрила ни члена Политбюро Суслова, ни редактора Шнейдера в принадлежности к масонскому ордену. Суслова, как и положено, похоронили с кремлёвскими почестями и всё с тем же привычным набором траурной музыки: «Грёзами» Шумана, «Розами» Грига и финалом Шестой симфонии Чайковского. Так что Алёшин порыв остался незамеченным, хотя мне он понятен: нельзя же из года в год давать одну и ту же музыку! Ведь нам с ним выпало работать на радио в «эпоху великих похорон», кульминация которого пришлась на ноябрь 1982-го года, когда один за другим, с разницей в несколько дней ушли из жизни Генсек Брежнев и члены Политбюро Устинов и Пельше. Вскоре произошли замены в руководстве Гостелерадио. Покинул свой пост Председатель комитета С. Г. Лапин; приходившие ему на смену недолго задерживались на председательском месте, но каждый из них спешил реформировать деятельность огромного конгломерата. Чуть ли не каждый день на наши головы сыпались неожиданные приказы. То передачи для самых маленьких, хотя наше радио издавна славилось превосходным, может быть, лучшим в мире детским вещанием. Но сказано –сделано, и мы превратились в музыкальных «фей» и «радионянь». Настоящим проклятьем для нас стали бессловесные музыкальные утренники, призванные поднять дух, настроить трудовой народ на оптимистический лад(сегодня сказали бы «на позитив»).

        -Войдите в их положение, - поучал меня один из авторов этой идеи. – Представьте, что невыспавшемуся, не успевшему толком позавтракать человеку предстоит «с бою» брать автобус, чтобы не опоздать на работу – а Вы предлагаете ему Гайдна!

        - Я с лёгкостью представляю всё, о чём Вы говорите, так как каждое утро испытываю те же эмоции - возражала я, - Но мне именно Гайдн и Бетховен, а не Поль Мориа поднимают дух независимо от времени суток…

        Несмотря на полное «фиаско» у начальства, мы были счастливы, когда симфонистов освободили от «утренников» и передали их в эстрадный отдел и на «Маяк». Зато только нам, и только симфонической музыкой полагалось «окаймлять» в эфире заявления политических деятелей. Найти «музыкальный эквивалент» выступлениям наших дряхлых Генсеков – Брежнева или Черненко казалось невыполнимой задачей, но и уклониться было невозможно. Редактор неминуемо попадал в ловушку: предлагаемая музыка звучала то слишком «жёстко», то размягчённо, то агрессивно, то печально:

        -Как Вы могли после выступления Леонида Ильича дать Шестую симфонию Шостаковича! – выговаривал меня начальник отдела. – Вы забыли, что она написана в трагическом си миноре?!

        -Но я исходила из характера музыки, - пыталась оправдаться я…

        Из безвыходных положений спасала так называемая «нейтральная» музыка – до работы на радио я и не знала о её существовании, но теперь с благодарностью вспоминаю многих композиторов и, в частности, Глазунова, у которого достаточно «нейтральных» сочинений…

        Вообще в жизни радийных редакторов было много абсурдного. Казалось бы, такая безобидная, на первый взгляд, передача по письмам слушателей. «Абсурдность» заключалась в том, чтобы у слушателей создавалось впечатление, будто их письма читает не какой-нибудь «заштатный» редактор, а известный музыкант –композитор или исполнитель. На этот сознательный обман шли ради того, чтобы придать передаче больший вес(сегодня бы сказали «для поднятия рейтинга). Редактору мало было отобрать письма, прокомментировать их и найти подходящую музыку, - предстояло к тому же отыскать знаменитость – доброхота, который согласился бы еженедельно приходить в студию, чтобы читать приготовленный для него текст. Алексею Евгеньевичу повезло: его передачи вёл композитор Андрей Яковлевич Эшпай. Он появлялся в студии с точностью Командора со словами: «Чтец-декламатор готов к работе!» и легко, без подготовки, как ноты, «с листа» читал передачу. К тексту Алексея Евгеньевича «чтец-декламатор» не имел никаких претензий. Алёша сразу располагал к себе тех, кто соприкасался с ним в работе. А дружба его с актёрами! Нам, «шестидесятникам», Выпала завидная доля привлекать к созданию передач великих мастеров художественного слова. Передачи Алексея Шнейдера читали блистательные артисты – Алиса Коонен, Цецилия Мансурова, Николай Черкасов, Алексей Консовский, Яков Смоленский, Юрий Яковлев, Иннокентий Смоктуновский. А какая красивая –творческая и человеческая - дружба связывала Алёшу с «королём эфира», диктором Владимиром Герциком. Эти два человека постоянно вдохновляли друг друга, «заражали» прекрасными идеями; оба, несмотря на возраст, оставались в душе романтиками. В радийной судьбе Владимира Борисовича Герцика бывали «взлёты» и «падения». Его взяли на радио за «царственный» голос. Во время войны своим роскошным голосом, который называли «голос с неба», Владимир Герцик, находясь в кабине самолёта рядом с пилотом, призывал немцев сдаваться! Но… времена меняются:Герцик в одночасье лишился работы за якобы «барский» голос; позднее, когда интеллигентность перестали считать «недостатком», был призван снова… Сам он говорил, что мечтал бы умереть в студии, но ушёл из жизни иначе, однако случилось это именно в День радио 7-го мая. До конца дней необыкновенно красивый, высокий, с гривой белоснежных волос, часто с теннисной ракеткой в руках, он выделялся в любой толпе, но никогда не был «человеком толпы». Это была ярко индивидуальная личность с чертами, казалось бы, несовместимыми с должностью диктора радио. Только Герцик мог забыть своё имя и объявить в эфире:« С программой передач вас познакомил диктор… Виктор Герцик»(очевидно в этот момент его мысли были далеки от эфира, а профессионализм позволял читать любой текст хоть «вниз головой», что он частенько делал «на спор»). Только Герцик, тысячу раз сверивший время накануне, мог усомниться, взглянув на кремлёвские куранты: « Говорит Москва», - раздавался в эфире торжественный голос . - Московское время…и тут начиналось невообразимое: «10 часов», - произносил диктор, но тут же «поправлял» себя: «Простите, я ошибся: 11часов» и – после внушительной паузы -: «Нет, всё-таки 10!»: как будто начало парада на Красной площади не имело точного времени. И только Герцику такое прощалось: неисчислимые достоинства уникального диктора и большого артиста искупали «врождённые особенности», в том числе и рассеянность, о которой ходили легенды. Молодой коллега запечатлел Владимира Герцика в один из таких моментов:

        «Вокруг шумит людской прибой,

        А он в беседе…сам с собой».

        И Алёша часто «уходил в себя». Незаменимый в редакции, он чувствовал себя совершенно ненужным, «лишним человеком», перебирая гнилую капусту на овощной базе или с лопатой и тачкой на коммунистическом субботнике.

        «Вошёл он в парк и взял метлу,

        Но думал только о Лулу!».

        Таким увидела я Алёшу на субботнике, и это была сущая правда. В те дни он получил долгожданный подарок – запись оперы «Лулу» Альбана Берга и говорил только об этом! Как и его старший друг Владимир Борисович Герцик, Алёша часто попадал в затруднительные ситуации, которые могли бы обернуться трагически, если бы… не счастливый случай! Однажды Алёша явился на работу с огромной шишкой на лбу и лиловым синяком под глазом.

        - Не пугайтесь! – поспешил успокоить он нас. – Просто вчера вечером, возвращаясь домой, я со всего маха угодил в витрину Военторга: стёкла так тщательно вымыли к празднику, что они стали прозрачными, как воздух. Хорошо ещё, что витрина уцелела! – добавил он..

        Шутки шутками, но такой тяжёлый «снаряд», как Алёшина голова, вполне мог разнести вдребезги любое стекло. В другой раз, задумавшись, он не заметил открытый водосточный колодец и угодил в него, но не провалился, а благодаря своему мощному телосложению, застрял на полпути:

        -Представьте себе зрелище! – рассказывал он на следующий день. – Из открытого люка торчит огромная голова и слабо взывает о помощи! Картинка, достойная Бидструпа…

        На самом деле всё было не так уж смешно: Алёше пришлось долго дожидаться прохожего с добрым сердцем, обладающего к тому же недюжинной физической силой. Случаи с участием Алёшиной головы, жившей самостоятельной, словно отдельной от остального тела жизнью, можно было бы продолжить. Но самое удивительное, что все эти истории мы узнали от него самого! Прелестная самоирония, умение видеть себя со стороны и при этом какое-то детское простодушие! Не из-за этой ли детской доверчивости я выбрала именно Алёшу, когда решила отметить день Первого апреля? Это был ранний - «голубой» период моей работы на радио; ещё не выветрились из памяти студенческие привычки и обычаи. Вспомнилось, как искусно разыграли меня(впрочем, не меня одну, а всех первокурсников-пианистов Ленинградской консерватории) соседи по общежитию. 31-го марта на разных этажах появились объявления о том, что все вновь поступившие на фортепьянный факультет обязаны в течение недели сдать «технический» экзамен по гаммам, арпеджио, октавам и т.д.(подробный список прилагался). В тот год 1-е апреля пришлось на воскресенье, но в консерватории не было ни одного свободного класса, все они были «оккупированы» пианистами, но вместо музыки Баха, Бетховена, Чайковского или Прокофьева отовсюду звучали гаммы в прямом и расходящемся движении, октавы, обычные и ломаные арпеджио, причём весь этот «инструментарий» производил жалкое впечатление. И только ближе к ночи, перед самым закрытием консерватории в классы стали заглядывать шутники, расклеившие объявления, и поздравляли «простаков» с Первым апреля. То-то было радости!

        Вот и мне захотелось придумать весёлый розыгрыш с хорошим концом. Я стала прикидывать, на какую «удочку» удастся заманить Алёшу; я уже знала его «уязвимые места» - оборотную сторону бесконечной доброты. Кто только не приходил в то время в музыкальную редакцию – потомки революционных деятелей, театральные и кинорежиссёры, знаменитые и малоизвестные поэты и драматурги, композиторы и их дети. Они приносили дорогие фотографии, уцелевшие афиши, письма и документы из семейного архива, а в остальном полагались на редактора, которому предстояло создать из этого «вороха» стройное целое. Поручив это редактору Алексею Шнейдеру, можно было не сомневаться в успехе! Неудивительно, что прежде не знакомые с ним люди в процессе подготовки и особенно после выхода передачи в эфир превращались в друзей. Одним из самых благодарных оказался сын автора музыки к спектаклю «Принцесса Турандот» в постановке Евгения Вахтангова. В то время как сам спектакль стал «эмблемой» вахтанговского театра, имя композитора Николая Сизова известно немногим. Передача Алексея Евгеньевича Шнейдера пробудила интерес к незаслуженно забытому композитору. Его сын был горд и счастлив. Не проходило дня, чтобы он не позвонил Алёше со словами благодарности. Потом стал частенько захаживать в редакцию и беседовать на самые разные темы. Наступил момент, когда Алексей Евгеньевич, буквально «переступив через себя», вынужден был просить не подзывать его к телефону, когда звонил Сизов(этот голос мы узнавали безошибочно). А однажды я оказалась свидетельницей редкого зрелища: степенный, импозантный Алёша мчался по коридору, спасаясь от «Сизовища»(не от хорошей жизни Алексей Евгеньевич дал это прозвище своему пылкому другу)…В конце концов Алёша сказал ему «с последней прямотой», что не имеет времени на бесконечные не связанные с музыкой разговоры. Но Сизов не обиделся, а избрал новую тактику: «абстрактные « разговоры приобрели видимость «деловых». Теперь он донимал Алёшу безумными идеями музыкальных передач. Кто бы ни попадал в поле зрения этого человека - автор прочитанной только что книги, давний друг или случайный знакомый, - во всём Сизов усматривал повод для музыкальной передачи.

        Именно с этим был связан мой первоапрельский замысел. Я почти не сомневалась в успехе, но такого триумфа не ожидала. Первого апреля(это был день зарплаты) музыкальная редакция в полном составе – более двухсот человек! – выстроилась в очередь на 4-м этаже. Вдруг над толпой раздался голос: «Шнейдер, Вам телеграмма!». Я затаила дыхание. Вскоре появился Алёша с телеграммой в руках:

        -«Сизовище» совсем сошёл с ума! - сказал он. – Смотрите, что он пишет!»

        И прочитал: «Приехала племянница Менделеева из Парижа с передачей Менделеев, химия и музыка. Напрашивается.»

        - Музыка напрашивается! – поправила я.

        - Нет, племянница! – стоял на своём Алёша…

        Мы препирались какое-то время. Алёша говорил, что он лучше знает Сизова, однако ему пришлось признать поражение, когда выяснилось, что телеграмму придумала и послала по почте я; заодно я поздравила Алёшу с Первым апреля. А он почувствовал большое облегчение оттого, что передача «Менделеев и химия» с «напрашивающейся» то ли музыкой, то ли племянницей - всего лишь первоапрельская шутка…

        Не верится, что это было так давно! И было ли?!

        Последний раз я видела его на даче в Железнодорожной(бывшей Обираловке) 12 июля 2003-го года, в день его семидесятилетия. Мы встретились после долгого перерыва. Я знала от Лены, что он болен,но не представляла себе, до какой степени! Комната была полна людей. Когда я подошла поздравить Алёшу, он так разволновался, что не мог вымолвить ни слова. Казалось, он вот-вот расплачется, но быстро взял себя в руки. Праздник между тем продолжался. Произносились тосты, из рук в руки переходили альбомы с фотографиями, читали вслух Алёшины стихи и поэмы. Мне хотелось так много сказать ему, но за общим столом разговор как-то не клеился. В какой-то момент Лена, не спускавшая с мужа глаз, почувствовала, что Алёша устал и предложила перейти на балкон. На этом балконе и состоялся наш последний разговор на земле. После грозы душный июльский день сменился чудным вечером. Стало легко дышать. Освободившись от прикованного к нему всеобщего внимания, юбиляр успокоился, совершенно перестал заикаться(что случалось с ним при большом волнении), послал «к чёрту» и попросил не обращать внимания на «проклятый тремор», мешающий жить. – «Но читать и слушать музыку всё-таки удаётся!»,- сказал он и похвастался новыми музыкальными приобретениями.

        - Выходит, всё сбылось? – спросила я и напомнила его же слова, сказанные давным-давно, когда о болезни и пенсии не могло быть и речи:

        - Как только стукнет 60, уйду от дел, - говорил он, и с утра до ночи буду читать и слушать любимую музыку…

        «Вроде всё сбылось, но отчего-то грустно», - вместе подумали мы. Чтобы уйти от печальных мыслей, я стала болтать о каких-то мелких и смешных неурядицах, об абсурдности происходящего сейчас на радио – кто, как не Алёша, мог понять степень моего одиночества после его ухода. Он расспрашивал меня о концертах, о новых произведениях моего мужа – композитора Александра Вустина, интересовался успехами сына, которого знал ещё «с пелёнок». Я напомнила Алёше, как возникла их взаимная симпатия: ребёнок, ещё не умеющий толком говорить, абсолютно чисто напевал мелодию 2-й части Четвёртой симфонии Малера. Увидев перед собой улыбающегося великана, мальчик сказал: «Ты доброе чудовище!». (Это было утверждение, а не вопрос). Ребёнок не испугался, а «великан» не обиделся!

        Домой я возвращалась в светлом настроении, в полной уверенности, что теперь мы непременно будем видеться. Вот кончится лето, а с ним и дачный сезон, встречаться в Москве будет значительно проще… Но наступила дождливая осень, за нею холодная зима, у меня началась каждодневная работа и неотложные домашние дела; Алёша часто плохо себя чувствовал. По разным причинам наша встреча откладывалась. Надеялись на весну, но она в тот год задерживалась. А в ночь на 23-е марта Алёши не стало. На 71-м году оборвалась прекрасная жизнь прекрасного человека.

        «Не только любящая и любимая жена, дочь, сестра; не только мы, близко знавшие Алексея Евгеньевича Шнейдера, - кажется, сама Музыка скорбит вместе с нами об уходе одного из преданнейших её друзей» - такими словами заканчивался некролог, прочитанный на радио «Орфей». Но не хотелось бы, чтобы след от жизни Алёши на земле исчез вместе со словами прощания. В фондах радио осталась масса передач редактора Алексея Шнейдера, сегодня,увы, недоступных слушателям, но если они сохраняются должным образом, я верю: когда-нибудь настанет их черёд!