Теперь о втором аспекте педагогической теории: как христианскую сущность музыки европейской цивилизации изложить представителям иных культур?
Главное здесь — говорить не о вере, а о музыке. Музыка должна быть абсолютным центром, а вера может привлекаться только как объяснительный принцип.
Но можно ли утаить главное — небесный источник несравненной красоты музыки? Ведь это было бы клеветой? Конечно! Но говорить о небесном источники красоты можно вполне тактично.
Объективная предпосылка тактичности заключена в том, что христианская вера ни в малейшей мере не отрицает того света, который просвечивал и в иных религиях. Напротив — она его утверждает! Утверждает тем, что открывает превосходнейшее. Разве можно отказать в гениальности древнегреческому языку, который понимал Логос (слово) не как наше слово, познающее и общающееся, а как разлитое в мире и несущее свет разумения людям?! О, если бы нынешняя поглупевшая цивилизация вернулась хотя бы к такому онтологизму понимания мира!
Чего не доставало древнегреческому логосу до совершенства? Как может он возвышать и просвещать человека, если он ниже его? Имеет ли Логос самосознание, как имеет человек? Понимает ли логос сам, чего хочет, почему и чего ради хочет, — или действует механически? Но тогда он автомат, и, как автомат, ниже человека. А если не так — то, следовательно, логос, как превосходящее человека начало, есть самосознающая сущность. Можно пойти дальше: способен ли логос любить? Если не способен, то он ниже человека. Живой ли он? Является ли он источником красоты? Но как могла бы мертвость сиять красотой и озарять жизнь людей?
Не путем силлогизмов и не путем интуитивных догадок пришло высшее понимание. Сама живая и животворящая истина торжественно и радостно открылась человечеству:
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков... Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились. И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин. 1:1-4,9-14).
Китайская Библия переводит: «В начале было Дао». Дао — Путь, как и Христос о себе открывает: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6).
Дао, как оно раскрыто в трактате Лао-цзы, — величайшее понятие-прозрение китайского языка, провещевающее приход Того, Кто истинно есть путь. Можно ли умалять дао? Но только богооткровенная вера утвердила его во всем величии. Утвердила так, как всякое сбывание пророчеств утверждают силу самого пророчества. Дао как предчувствие Христа — не «оно», безликое, не способное осознать себя. Это трепетное «Неизведанное» Лао-цзы, «не находя лучшего имени», называет Дао, Путь. А еще — «вратами, которые открывают тайну». И Христос говорит: «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет» (Ин. 10:9).
Став христианами, греки в полной мере осознали невероятное величие мудрости своего языка и философии, величие Гераклита, Платона и других своих философов. Такое преображение сознания ожидает современных китайцев. Ныне они больше привержены земной этике конфуцианства, поддерживаемой сейчас Компартией. Но со стремительностью принимается христианская вера, число ее приверженцев достигает 80-100 миллионов человек. Как же удивятся китайцы, узрев глубину того, что писал Лао-цзы в "Книге Пути и благодати" (Даодэцзин)! Удивятся его мысли о Троице, причине тварного мира. Как они удивятся, узнав, что и само их древнейшее иероглифическое письмо содержит в себе откровения Библии, книги, написанной на Небесах! Иероглиф, обозначающий Дух, содержит в себе указание на Троицу! И все это задолго до Моисея! Есть в иероглифике пророчества и новозаветные. Например, иероглиф, выражающий понятие «судить», имеет в себе ключи «Агнец» и «слово» («Слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день» (Ин. 12:48).
Святой равноапостольный Николай Японский (Касаткин) смело сравнивал роль духовно-чистого японского языка для японцев с ролью Ветхого Завета для древних евреев.
Так и в музыке. Мы уже показали выше, как христианская традиция чудесно преобразила восприятие незамысловатой эллинистической песенки. И впоследствии она преображала народную музыку принимавших христианство народов. Достаточно напомнить о чудесности русской протяжной песни, сестре знаменного распева, родившейся на вершине бытия русского народа. Но и языческая древность была преображена. Строители языческого Новгорода замуровали в стену детей в строительную жертву богам. Совсем по-другому зазвучали языческие напевы в христианскую эпоху.
Опять же можно проделать мысленный эксперимент. В советскую эпоху идеология обязывала писать музыку на народные темы. Подавляющая часть этой продукции канула в Лету, пропала бесследно. Почему? Не может тусклость богоборчества и неверия возвысить напевы к Небу. Может только опошлять и умерщвлять. Но каким восторгом и любовью проникнуты древние темы в музыке XIX века! Н.А.Римский-Корсаков хотел, чтобы свет струился из самой оркестровки. Восторгающий к радости свет пронизал и все другие стороны его музыки. Интереснейший опыт предпринял Бетховен, написав фортепианные вариации на «Камаринскую». Сочинение, удивительное по своей светоносности. Если Глинка нашел родство плясового напева с сосредоточенно-вдумчивой и глубокой свадебной песнью, то Бетховен услышал в напеве праздничную гимничность в гаммообразном нисхождении опорных тонов мелодии и раскрыл эту молитвенно-приподнимающую силу гимничности во множестве ракурсов.
Опираясь на описанную онтологическую предпосылку тактичности, мы и можем строить изложение. Не нужно здесь никаких восхвалений, ни напыщенности, ни фанатичной горячности — только строгая объективность. Сама музыка, сама истина и красота должна говорить, а не мы.
Как это осуществить практически?
Я начинаю свой курс анализа с высшей цели музыки, ее миссии, призвания, энтелехии (последней цели музыки, вложенной в нее как ее сущность). Бетховен писал: «Музыка есть откровение, более высокое, чем философия». Рахманинов говорил о чувстве миссии, без которого музыкант не может выйти на сцену, и это вдохновенное чувство посланничества так радовало публику, что она не могла отпустить гениального исполнителя и композитора.
Я говорю студентам: вы же ведь ясно чувствуете это высшее содержание прекрасной музыки и всякой ее интонации? Прежде всякого конкретного содержания музыки исполнитель стремится передать этот основной нерв содержания — чувство подъема и одухотворения души. Мы говорим о восторге, восхищении, вдохновении. В надежде на чудо осветления души слушатели идут на концерты классической музыки.
Каков же источник святого воскрыления души? В Китайской традиции это Небо. Каждый китаец знает, что все прекрасное, доброе, справедливое, истинное исходит с неба. В цивилизациях, рожденных монотеистической верой (говорю я, обращаясь к турку), этот источник видят в Боге. Свою красоту Он положил в закон мироздания, чтобы люди, видя во всем отражение свойств Творца, радовались бы духом. В христианском понимании красота есть явление славы Божией в мире и искусстве. Соответственно и Бах диктует ученику определение: «Последняя цель музыки — служение славе Божией и освежение духа».
Подобным образом излагаются и все иные проявления музыки и стороны ее организации.
Что в таком изложении может оскорбить религиозное чувство представителей иных культур? Ничего.
Но в то же время здесь нет никакого противоречия с истиной, нет никакого лживого дьявольского экуменизма, утверждающего равенство всех религий. Мы, хотя и уверены в их неравенстве, поступаем корректно: не насилуем (как и Бог не насилует) богозданную свободу человека. Мы не уговариваем его, не давим на него. Мы излагаем факты и только факты. А они сами расставляют все по своим местам. Человек остается свободным пред лицом Истины — и принимает ее или не принимает по состоянию своего сердца, а не в соответствии с нашим давлением. «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32). В Истине свобода и потому ее свойство — не давить, а приоткрывать себя, дабы человек имел возможность своим, а не чужим сердцем принять в себя ее красоту, любовь и милосердие.
Таким образом, тактичность в преподавании — вовсе не фальшь со стороны педагога-христианина. Это не подлаживание и не предательство истины. Так педагог призван поступать по примеру Самого Христа. Ни в единую минуту Своей жизни не прибегает Он к насилию. Когда жители селения не приняли Его и ученики спросили: «Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?» (Лк. 9:54), Он остановил их: «не знаете, какого вы духа».
Уважение к свободе человека в презумпции его способности узнать истину — свойство православной цивилизации, как она доказала это всем своим историческим бытием. Само наличие на карте России многих сотен племен и народностей, численностью и до десятков человек, — наглядная демонстрация не просто холодной терпимости, но горячего интереса к самобытности национальных и этнических общностей. По слову И.Ильина, сколько народов Россия приняла, столько и сохранила в невредимости под своим покровом — с их языками, обычаями и верованиями. Факт удивительный! Ведь на Западе тоже были сотни народностей, а сейчас их нет.
Надо ясно видеть различие между толерантностью истинной, основанной на любви и уважении, и толерантностью лицемерной, продавливающей фальшивые ценности содомского либерализма. Первая воссвобождает душу к свету истины. Вторая в ступе кромешной тьмы толчет людские массы, превращая их в жидкую смесь всех верований, — и так готовит растертое и измельченное человечество к рабскому подчинению тотальному владычеству центров финансового могущества. Насколько же лучше, прекраснее свободное цветение культур в их устремленности к высшим целям бытия, нежели унылая унификация на основании культа наживы и животной распущенности!
