Творчество художественное имеет
онтологическую, а не психологическую природу.
Н. Бердяев
История культуры есть отражение развития человеческого духа. Потому так многообразен мир художественных стилей. Есть стили великие, оставившие на века бессмертные творения; есть стили локальные, малые, вспыхнувшие на краткий промежуток времени, оставшиеся в истории как легкие воспоминания. Всякий стиль занимает свое место в искусстве, несет определенный смысл, отражает время и культурный опыт эпохи. Но чем определяется величие стилей? Какая сила в них преображает и вдохновляет людей, поднимает дух жизни в цивилизациях и человечестве? Это самый важный вопрос. В силу его важности ответ на него должен оказаться не на периферии теории стиля, а в самой ее сердцевине. Задача сложная. Настоящая статья ставит целью нащупать подход к ее решению. Обратимся к пониманию стиля в искусстве и музыке.
Онтологическое понимание стиля в музыковедении принадлежит В. В. Медушевскому. «Музыкальный стиль, – пишет автор, — это своеобразие музыки того или иного композитора, национальной культуры, исторической эпохи», но «не просто своеобразие, а онтологическая высота и красота этого своеобразия». Великие стили, по мнению ученого, начинаются с восторга и откровения, нисходящих свыше. Потому «придумать стиль нельзя», «то, что придумывается, зовут манерой. Стиль же нерукотворен. Откровение зовущей к Небу красоты горит в его сердцевине» [10].
Энергии миросозерцания стиля, воплощаются в стилевой интонации и содержании, или лучше сказать в содержаниях, духовном и земном. Для понимания «миссии» и сущности стилей, В. В. Медушевским в курсе анализа музыки, представлена теория двух содержаний. Универсальный инструмент анализа стиля и музыкальных произведений – система координат, вертикальная ось которой есть предстояние духа перед Богом, содержание №1; горизонтальная – перед жизненными обстоятельствами, содержание№2. Воспользовавшись данной схемой, возможно раскрыть своеобразие и значение любого культурного стиля, постичь красоту его сущности, воплотившейся в неповторимом единстве музыкальных интонаций.
Трактовка понятия «стиль» в онтологическом ключе не нова для искусства, и занимает значительное место в истории культуры. По идеологическим причинам она не получила развития в советской науке. Потому рассуждая над проблемой величия стиля необходимо восстановить и контекст «забытых» определений.
Истоки онтологического понимания стиля находим еще у древних мыслителей. Одно из ранних высказываний о стиле как «лице души» принадлежит Сенеке. Краткая фраза полна глубоким смыслом. Лицо отражает сущность человека. Внешнее передает сокровенное, без которого нет человеческой личности. Мысль Сенеки продолжает знаменитое выражение Бюффона: «Стиль – это человек». Бюффон писал: «стиль предполагает соединение и проявление всех способностей разума. Лишь идеи образуют основу стиля, звучность слов всего лишь аксессуар» [9].
Доминантный критерий для стиля – высота идей и стремлений, она рождает интонацию, содержание, форму.
Критерий высоты позволил Цицерону разграничить стиль на три рода. Говоря о красноречии оратора, философ выделяет три стиля речи, зависящие от ее задачи. Простой род речи «скромен, невысокого полета, подражает повседневной речи». Оратор, держащий такую речь, «не заставит говорить республику, не вызовет мертвых из гробниц…».
Умеренный род речи представляет у Цицерона «золотую середину» между низким и высочайшим. В нем «меньше всего напряженности, но больше всего сладости».
Третий род – высокий, способен к безграничной мощи. Это самый пылкий и острый вид речи, он сеет «новые убеждения, выкорчевывает старые». Овладеть этим слогом может оратор, помышляющий о Высшем, только его искусство может именоваться великим [13, 350-351].
Разделение стиля на три рода – по степени соответствия их Высшей красоте – лежит в главе угла теоретических взглядов на искусство романтика А. Шлегеля. Стиль для него «заключается в способе и степени самого прекрасного, представленного в произведении искусства, и в соразмерном с этим содержанием представлении или явлении самого прекрасного» 1. Прекрасное – тождественно Божественному. Мера одухотворенности стиля для А. Шлегеля открывает подлинность искусства. Он различает три ступени красоты, соответствующие трем стилям:
Первый вид стиля – «божественный, идеальный первообразный стиль». Высота и богоподобие (А. Шлегель) идеи этого стиля, воплощаясь в цельном явлении и цельном представлении, выражают «человечество, являющееся в своем божественном равнообразе, и именно: в теле и духе и в единстве обоих».
Вторая ступень красоты относится к среднему стилю (здесь А. Шлегель ссылается на греческий стиль), в котором воплощается «состояние самообожествляющегося человечества, но еще затронутое отрицанием, небожественным».
К третьему типу стиля А. Шлегель относит «ступень к идеальной свободе стремящейся, но еще не достигшей человеческой жизни». Такой стиль есть стиль повседневный, «более низкий, но еще не низкий, низменный плебейский стиль».
Итак, мы видим, что состоятельность и масштаб стиля зависят от степени приближения к Божественному бытию. На основании этого И. В. Гете один из первых разграничивал понятия стиля и манеры [4, 11-17]. Не относя манеру к отрицательным явлениям искусства, И. В. Гете называет стиль высшей ступенью, «которой когда-либо достигало, и когда-либо сможет достигнуть искусство». Стиль всегда объективен и стоит «вровень с величайшими стремлениями человека», манера же субъективна.
Высота идеи, творящая стиль, дарует подлинность его художественным образам. Стиль назван И. В. Гете высшей ступенью именно по духовной силе его воздействия на людей.
В воззрениях Цицерона, А. Шлегеля, И. В. Гете обратим внимание на то, что выражение высшего в стиле есть прекрасное. И если зарождение и формирование стиля невозможно без высоты чаяний, то стиль невозможен и без красоты. Красота стиля – проявление духовной высоты. Высота и красота идеи воплощаются в образе картины, литературном слоге, музыкальной интонации. Но следует отличать вечную, нетленную красоту великих художественных произведений от поверхностной красивости. Красивость, прежде всего, направлена на внешнюю приятность и украшательство, – в отличие от красоты она лишена глубины духовного содержания2.
Нетленность и вечность красоты связана с ее Божественностью. Путь обретения красоты в стиле, это путь откровения истины о жизни: «художник (в идеале) есть служитель истины путем красоты» [8, 339]. Произведения великих стилей открывают нам то, как надо жить: вдохновенно, горячо, с подвигом и любовью.
Возьмем, например, «Кyrie eleison» из Высокой мессы И. С. Баха. Первые аккорды вступления – предстояние перед Высшим, в них покаяние от лица всего человечества. Хоральная фактура и пунктирный ритм устремленных ввысь интонаций передают сосредоточенность воли, пламенность покаянной молитвы. Сосредоточение же и пламенность есть основание подлинности жизни духа.
Что еще несет в мир красота?
Известная фраза Ф. М. Достоевского о красоте как спасительнице мира, употреблена им в романе «Идиот». Красота для писателя неотделима от страдания и сострадания. На вопрос генеральши, за что князь Мышкин ценит красоту лица Настасьи Филипповны, он отвечает:
— В этом лице... страдания много... [6, 86]
Художественные произведения, принадлежащие великим стилям, в большинстве своем трагичны. Но это не трагизм уныния, а трагизм боли Христовой любви, отдающей себя в жертву для спасения человечества. Страдание, которым дышит красота, всегда мужественно и стремится к просветлению и катарсису.
Укрепление духа в страдании, преображение и свет радости составляют содержание шедевров искусства. В этом их истина, предстающая «в своем совершенном виде как красота» [3, 101].
Красота в стиле, выражаясь внешне, должна сообщать материи бессмертие высокой идеи. В философских размышлениях о смысле искусства Вл. Соловьева читаем: «подлинная же и совершенная красота, выражая полную солидарность и взаимное проникновение этих двух элементов (дух и материя – М. Р.), необходимо должна делать один из них (материальный) действительно причастным бессмертию другого». Когда это осуществляется «искусство перестает быть пустою забавою и становится делом важным и назидательным, но отнюдь не в смысле дидактической проповеди, а лишь в смысле вдохновенного пророчества» [12].
Какое пророчество имеет в виду Вл. Соловьев? В первую очередь пророчество любви, добра и бессмертия. Красота и высота стиля определяют великую миссию его искусства для культуры и общества. Миссия эта заключается в том, что уже здесь в земной жизни, «всякое ощутительное изображение какого бы то ни было предмета и явления» даны в художественном произведении «с точки зрения его окончательного состояния, или в свете будущего мира» [12].
В этом же смысле писал о музыкальном искусстве С. В. Рахманинов: «время может изменить музыкальную технику, но оно никогда не изменит миссию музыки» [11].
Продолжая рассуждение о величии как сердцевине стиля, обратимся к важной для нас работе Вяч. Иванова «Манера, лицо, стиль» [7, 165-187].
Отличие манеры от стиля Вяч. Иванову видится в том же, что и И. В. Гете, – в ее субъективности. Манера – отличительный тон, свойственный тому или иному художнику. В стиле же заложено «объективное начало красоты», позволяющее ему выражать объективную истину.
1. Цитаты из А. Шлегеля даются по книге А. Ф. Лосева [9].
2. Размышляя о подлинности художественной красоты и искусственной красивости, В. В. Ванслов приводит в пример салонное искусство XIX-XX веков. Излюбленные мотивы которого «даже при известной мастеровитости исполнения и показной виртуозности кисти ничего общего не имеют с подлинно художественной красотой» [2, 73].
