I
«Лишённый покоя, он в обществе своих зверей,
Дышал с усилием и рыдал»
Низами Гянджеви, «Лейли и Меджнун» [15, с.311]
За единственным исключением, всё, описанное Низами Гянджеви в его поэме «Лейли и Меджнун», реально. Притом, что особенностью поэмы являются иносказательность, аллегория, метафоричность, призванные провести суфийскую идею любви к недостижимому Богу через описание платонической любви Меджнуна к Лейли, все события этого творения могли иметь место в действительности в мусульманской среде арабского средневековья. Долгожданный единственный наследник в состоятельной семье мог влюбиться в девушку до безумия и слагать о ней стихи, которые, будучи талантливыми, становились популярными и быстро распространялись в народе, которыми зачитывались и заслушивались. Это, однако, не могло понравиться родне юной девушки, поскольку тогдашним мусульманским менталитетом никак не одобрялось ославление женского имени на всех перекрёстках. Неадекватность поведения Гейса была замечена и другими и стала причиной того, что он заслужил в народе прозвище – Меджнун. Поэтому, когда любящий отец юноши попытался посватать своего сына, естественным был отказ семьи девушки выдать её замуж за Меджнуна, пока тот не излечится от своего психического недуга. Вполне в духе того времени отец отправляется с сыном в паломничество, где просит сына вымаливать у Всевышнего избавление от болезни, являющейся препятствием на пути соединения его со своей возлюбленной. Однако Меджнун возопил у святилища, что если его болезнь – это любовь, то пусть она умножится. Всё это вполне могло происходить в жизни, как и последующее отшельничество Меджнуна, уход которого в себя неуклонно прогрессировал. Также и все сопутствующие события реальны и правдоподобны: сочувствие людей, навещающих и старающихся подкормить его в его уединении, их стремление помочь ему соединиться с Лейли, их посредничество и заступничество, вплоть до двух вооружённых конфликтов с племенем Лейли; её вынужденное замужество и последующее вдовство, её стремление наладить контакт с возлюбленным, сознание которого уже настолько помутилось, что он уже не в состоянии жить в обществе; бесплодные попытки вернуть его в нормальную жизнь безмерно любящих его и безутешных родителей, их слёзы и смерть; помрачение памяти Меджнуна, который, доведя себя до физического изнурения недоеданием и будучи пожираем душевным томлением, с отвращением отвергает для себя саму возможность плотской любви; страдания, болезнь и смерть Лейли и, наконец, смерть самого героя.
В отличие от очень многих произведений мировой литературы, как написанных много ранее, так и много позже этой поэмы, в том числе и других поэм самого Низами, где в огромном количестве присутствуют самые разнообразные проявления сверхреального, в «Лейли и Меджнуне» почти ничего из области потустороннего нет. Обратимся к некоторым хрестоматийным литературным образцам. К примеру, а рассматриваемой поэме нет монстров (как в «Беовульфе»), видений (как в «Видении о Петре Пахаре» Уильяма Ленгленда, привидений (как в «Гамлете»), галлюцинаций и голосов (как в «Кентерберийских рассказах» Чосера, в частности рассказе приорессы), чудес (как в «Сказке о рыбаке и рыбке» Пушкина), фатальных пророчеств (как в «Царе Эдипе» Софокла), превращений (как в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» Р.Стивенсона), говорящих животных (как беседующие о приданом совы в «Сокровищнице тайн» Низами), исцелений (как в некоторых сказках, рассказанных его семью красавицами), вознесений (как в Новом Завете), воскрешений (как в мифе об Осирисе), чертей (как в «Ночи перед рождеством» Гоголя), ведьм (как в «Макбете»), джиннов (как в «Сказках тысяча и одной ночи»), балансирования на грани потустороннего (как в «Мастере и Маргарите» Булгакова), посещения мира мёртвых (как в «Божественной комедии» Данте), телепатической передачи (как в «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте), перемещения во времени (как в «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Марка Твена), посещения несуществующих в реальности мест (как в «Приключениях Гулливера» Дж. Свифта) – список «сверхъестественностей» в литературе можно продолжать бесконечно, даже если ограничиться лишь одним примером из фольклора и литературы на каждую «сверхъестественность», как мы и сделали. Ничего из перечисленного в поэме «Лейли и Меджнун» нет, а, напротив, всё объяснимо и находится в причинно-следственной взаимосвязи.
Единственным диссонансом является то, как проявляют себя животные в обществе Меджнуна. Исключительным является не то, что он дружит с ними, а то, как они ведут себя по отношению друг к другу – травоядные не боятся хищных, мелкие хищники не боятся больших, и никто из плотоядных не ест других зверей. Низами многократно акцентирует на этом внимание. Даже его ремарки насчёт того, что такое стало возможным оттого, что Меджнун делился с ними приносимой ему едой, не способны объяснить такое содружество – даже регулярные поставки продовольствия в таком объёме, чтоб можно было досыта прокормить этот зоопарк не обеспечили бы искоренения звериных инстинктов и не принудили бы животных везде сопровождать Меджнуна, охранять его, повиноваться его командам и сидеть у его мёртвого тела всем вместе целый год. Даже если это аллегория, то она выбивается из убедительно правдоподобной иносказательности всей поэмы, что нуждается в объяснении.
С позиций онтологической поэтики, Меджнун в обществе хищных и травоядных животных по всем признакам подпадает под понятие зримой «эмблемы, заклада, визитной карточки» (Л.Карасёв), которые выпадая из реалистичности поэмы, представляют собою «иное в тексте... Говоря языком метафизики, иное способно пролить свет на то, что является однородным» [5, с.86]. Явное выделение в тексте поэмы мотива «Меджнун и звери» обусловило то, что он, хорошо запоминается читателями поэмы и известен даже тем, кто имеет о ней лишь общее представление. Не случайно, что этот мотив многократно запечатлён в изобразительном и прикладном искусстве, являясь одним из излюбленных сюжетов поэмы для иллюстрировавших её миниатюристов, для ковроделов и живописцев. Т.е., Меджнун со зверями могут быть отнесены к таким образам, о которых Л.Карасёв пишет как о выделенных «в символическом отношении» и потому заметно выступающих на общем фоне повествования: «Такого рода «символические сгущения» - это не просто «детали» текста, а нечто такое, что имеет отношение к наиболее важным смысловым линиям повествования [5, с.75-76] … В эмблеме сходятся в одну точку важнейшие смысловые линии художественного текста, в том числе и неявные [5, с.80] …В неочевидных смысловых структурах важна их инаковость, отличие от всего массива повествования» [5, с.85].
Отход от реалистичности в презентации животных был отмечен и Й.-Х.Бюргелем: «Нежность Низами к животным происходит из его любви и уважению к каждому созданию. … Он наделяет особыми мифическими либо магическими свойствами определённых зверей и даёт сверхъестественное измерение зверино-человеческим отношениям. Современному критику, конечно, является очевидным, что такой реалистический в других случаях поэт переходит границу, за которой начинается царство магии и сказок» (здесь и далее перевод мой – А.Б.) [18, с.19].
Для того чтобы показать любовь к животным и ненасилие по отношению к ним достаточно и тех строк из начала поэмы, где говорится о том, что за всю свою жизнь из-за него не пострадала даже лапка муравья, а также двух фрагментов о спасении Меджнуном газели и оленя. Но Низами идёт дальше и показывает жизнь в кругу животных, которые не трогают как его самого, так и других животных, которые в естественных условиях стали бы их добычей. «Это известный мотив, уходящий корнями в сагу об Орфее, а также к пророчествам Старого Завета о будущем царстве мира. Многие из величайших мусульманских живописцев иллюстрировали этот сюжет. В исламе его также связывают с Соломоном и его властью над животными» [18, с.20].
Как известно, Низами взял сюжет трагической любви двух влюблённых из фольклора и переработал его в поэму, ставшую в свою очередь, источником, вдохновившим других поэтов на её авторский пересказ. Всего по мотивам «Лейли и Меджнун» написаны десятки подражаний (количество их согласно подсчётам разных исследователей варьируется от сорока [16, c.143] до более ста подражаний на фарси и тюркских языках [7]). Интересно сравнить то, как в легендах, бытовавших до Низами, о двух влюблённых и как у поэтов после Низами трактуется звериная тема в их подражаниях «Лейли и Меджнуну».
В ранних версиях переработанной Низами легенды живущий в уединении Меджнун «добивается дружбы с газелями, которые напоминают ему Лейли, покупая им свободу у охотников и убивая атакующих их волков» [23, с.261], что укладывается в рамки правдоподобного.
Из «ответов» на «Лейли и Меджнун» особо выделяются несколько, в частности, поэмы Алишера Навои, Амира Хосрова Дехлеви и Мухаммеда Физули. (К сожалению, автор данной работы не знаком с претворением этого сюжета другими авторами, в частности, с текстом «Эшк-наме» Ашрафа Марагаи, поэтом XV в., написавшим «полный ответ» на «Хамсу» Низами, хоть и заменившим названия поэм, которые, тем не менее, «написаны в аналогичном стиле, сюжете и даже художественном размере» [11, c.84]). У Дехлеви и Физули Меджнун тоже, как и у Низами, находит смешанное общество плотоядных и травоядных. Однако эти поэты лишь отдают дань канону, т.е. следуют Низами в представлении жизни Меджнуна в отшельничестве. Но при этом они, сказав об этом единожды, не возвращаются к теме животных вновь и вновь, не акцентируют на ней внимание, не детализируют подробности жизни и, что важно, смерти в окружении животных, как это делает Низами. Т.Магеррамов обратил внимание на неправдоподобность факта сосуществования Меджнуна и хищников в поэме Амира Хосрова Дехлеви, считая, что у Низами это выглядит более естественно, т.к. последний даёт информацию, что герой прикармливал зверей, которой нет у Дехлеви [19].
Другие исследователи, говоря о теме животного мира у Низами, отмечают, что, если взаимоотношения людей с окружающей средой интересовали мусульманских философов еще в VIII—IX веках, то своё художественное освещение впервые эта тема получила у Низами [6]. «По мнению поэта, вся природа — цельный, неделимый организм. Каждая часть этого организма выполняет свою, определенную ей Творцом функцию» [7]. Учёные фокусируют внимание на теме любви и нежности к животным [17, с.19], характерной для Низами как представителя восточного гуманизма, и на проводимой им суфийской доктрине, согласно которой всё сущее есть проявление бога. (Отметим попутно, что и в европейской культуре осознание этой мысли, как и попытки расшифровки такого проявления божественного как животный мир, приходятся приблизительно на то же время. “Вся природа именует бога…», - говорил великий философ 12-го века Гуго Сен-Викторский, которого цитирует А.Махов, продолжая: «Так вот, тексты Высокого Средневековья пытаются расшифровать этот язык бога, язык природы. И разрабатывается целая система значения вещей, и не только в теологических текстах, но и в более практических, прикладных текстах; в частности, в трактатах о животных - в так называемых бестиариях… Расцвет бестиарной культуры… - 12-й - 13-й вв.» [14].)
Если главную идею произведения – любовь к богу – Низами описал через любовь хоть и всепоглощающую, но земную и прекрасно с этим справился без применения художественных средств из арсенала мистики и мираклей, то тогда зачем для проведения другой идеи (или развития той же) ему вдруг понадобилась неправдоподобная метафора?
Для сравнения: Навои отказался от следования канону в пользу правдивости описываемого. У него Меджнун дружит только с газелями и птицами, что ближе к реальности. Также ни у Навои, ни у Дехлеви, ни у Физули, герой не приходит к могиле возлюбленной со зверьми, к тому же остающимися там даже после его смерти в течение продолжительного времени.
