МУСИГИШЦНАСЛЫГЫН АКТУАЛ ПРОБЛЕМЛЯРИ
А.К.ВУСТИН. МИР МУЗЫКАЛЕН САМ ПО СЕБЕ
(Интервью, данное А.А.Амраховой.)
ЭЮРКЯМЛИ СКРИПКАЧЫ ВЯ ДИРИЪОР
Сярвяр Гянийев иля Эцлназ Абдуллазадянин мцсащибяси
РИТМИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ ДЖОНА КЕЙДЖА КАК НОВЫЙ ПРИНЦИП ОРГАНИЗАЦИИ ФОРМЫ
Марина ПЕРЕВЕРЗЕВА

АА: В ситуации, когда старые жанры (как и композиционные модели) потерпели фиаско, на что Вы ориентируетесь, приступая к созданию произведения?

        АВ: Мне нужно увидеть произведение, именно увидеть какой-то образ, не только услышать. Причём в одних случаях более конкретно, в других – менее. Этот «источник вдохновения» имеет обычно совершенно непереводимый на естественный язык облик. Но всё равно он имеет некую форму и некое притяжение, когда хочется писать. А иногда этот первообраз может быть более конкретным. Например, недавно я написал пьесу, оно посвящено покойной маме, которая в прошлом году умерла. Я долго не мог дать название этому произведению ведь в таких ситуациях нужно быть очень точным. Хотел даже применить латинское название, (мне казалось, что наш язык слишком молод). И в конце концов просто назвал «Вечерняя птица», потому что действительно там есть некая птица (не конкретная, которую можно ориентологически обозначить), вернее, некое пение, замолкающее в конце.

        Это к тому, как произведение возникает. Вообще же я считаю, что музыка сама несёт в себе свой смысл.

        Что касается отживших форм – то речь может идти скорее не о формах, а о некоем кризисе жанров, свидетелями которого мы все являемся. Ибо, действительно, большая симфония уже уходит. Но сами формы – вернее, законы структуры – вечны.

        Я пишу абсолютно свободно, не придерживаясь схем, преподанных в школе, но каждый раз обнаруживаю, что прихожу к чему-то, что всегда есть (или было): твёрдо, рыхло, контраст, - и от этого я уйти не смогу. (Может быть, поэтому увлечение минимализмом прошло мимо меня, мне не близко отрицание контраста, отрицание каких-то движущих сил, энергетических импульсов).

        За вычетом этого, действительно, каждое произведение имеет свою форму и рождается абсолютно непредсказуемо. Лучшие вещи в результате – это те, которые с «чистого листа» написаны. Но потом выясняется, что они несут в себе какую-то традицию, (идущую от наших музыкальных предков), о которой автор не подозревал, - эту линию, которую сам впоследствии с удивлением обнаруживает.

        АА: Разговаривая со многими современными композиторами, я обратила внимание на такую закономерность: все дружно отрицают своё причастие к программной музыке и касание каким-то боком вообще феномена программности. Тем не менее, в сочинениях последних лет в ситуации, когда старые жанровые и композиционные подпорки ушли, тяга к каким- то смысловым устоям осталась. Поэтому получает развитие совершенно новая программность, даже не всегда ориентированная на мир реальности или постмодернистской игры с интертекстом. В музыке современных авторов присутствует внемузыкальная образность, которая не замыкает само произведение в рамках чистых абстракций.

        АВ: Я не считаю музыку чистой абстракцией, наоборот, я склонен предполагать, что мир музыкален сам по себе. На то, что нам кажется программой в музыке, я бы посмотрел с другой стороны, а именно: всё есть музыка. Поэтому любые программные ассоциации возникают сами собой. Недавно один молодой композитор спросил меня: «Вы используете какие-то философские идеи в своём творчестве?» Мой ответ: я не привлекаю никаких философских идей. Наоборот, музыка привлекает меня к ним, и я вывожу эти идеи из творческого процесса. И только потом у меня возникает потребность спросить: а что, например, Платон по этому поводу сказал? Тогда я лучше понимаю и своё творчество. А не так, что я пишу произведение, идея которого взята из «Республики» Платона. Поэтому вся музыка в широком смысле программна. Это священная наука, как когда-то древние говорили. Музыкальное искусство - это священно действие, а не сиюминутное что-то, сочинённое на потребу сегодняшнего дня. Музыка нужна мне, она доставляет наслаждение как средство познания.

        АА: Неужели только как средство познания?

        АВ: А почему Вы думаете, что вера в познание - это что-то недуховное? В Древние времена, в отличие от новейших конфессий , наука не была отделена от веры как таковой. Это был единый комплекс, одно целое: знать – значило верить. «Это мы знаем, а в то – верим», - такое разделение произошло в Новейшее время. В том числе и музыка входила в этот квадриум наук. Не хочу употреблять таких слов торжественных, это были великие священные науки.

        АА: Александр Кузьмич, извините за мой следующий вопрос (такие вопросы не задают в начале интервью), и всё-таки, Вы неверующий человек?

        АВ: Наверное, в клерикальном смысле, - нет. Своё убеждение я черпаю из дела – из творчества, я бы не мог писать музыку «просто так». У меня всегда было очень тяжело с заказами. Я не могу подчиняться чужим идеям, императиву чьему-то... Мне было почти 50 лет, когда я получил первый заказ. Смысл моего бытия - в творчестве. А творчество – есть оправдание моей жизни. Видите, в какую тавтологию я впал. Поэтому я не знаю, что такое вера. Как таковых я неверующих не встречал. Если только не считать совсем уже звероподобных существ в оболочке людей. Меня смущает вот эта некоторая клерикальная агрессия, которая нас окружает. Мы вовлечены в конфессиональную войну, которая действует на окружающих с колоссальным напором. Я лично это чувствую и испытываю по этому поводу дискомфорт. И мне не очень легко в этой агрессивной среде. Я бы хотел ощущать мир как нечто единое, цельное и гармоничное.

        АА: Жанровая сетка, которая существовала в классической музыке, в какой-то мере помогала слушателю ориентироваться в произведении, гораздо понятнее становится замысел автора, если удаётся идентифицировать структурную функциональность: это экспозиция, это разработка… В связи с тем, что сейчас старая семантическая функциональность сошла на нет, что в Вашей музыке является носителем того «ролевого» начала, которое движет в конечном итоге форму?

        АВ: Мне кажется, что всё не так просто. Я чувствую некоторую амбицию в Вашей любви к Бетховену.

        АА: Да, жанр классической сонаты предполагает ролевое (и смысловое) различие главной и побочных партий.

        АВ: Я говорю о ядре, или мотиве, из которого происходит дальше рост произведения. Для меня остались важными эти понятия, я работаю совершенно традиционно в этом смысле: я верю в это ядро, мысль некую, которая формируют всё.

Материалларла бцтювлцкдя таныш олмаг цчцн ъурналын «Harmony» сайтына мцражият едя билярсиниз.

С полной версией статьи вы можете ознакомиться в электронном журнале "Harmony".